Русь. Том II

Генерал безнадежно развел руками.

— Милый мой, я ведь не один… есть кроме меня люди, у которых может быть другое мнение, их надо успеть убедить. И кроме того, вам выгоднее пострадать в глазах своих товарищей, чтобы они не заподозрили вас.

Студент при этих словах закусил губы и сказал:

— Мнение этих товарищей для меня теперь не важно. Я понял, как я был глуп.

Генерал несколько времени смотрел на своего собеседника и вдруг, ничего не сказав, поднялся, выпрямив грудь, подошёл к студенту, перекрестил его своей белой рукой и прижал его голову к своей щеке, точна отец, посылающий сына на подвиг.

— Идите с богом. Я рад за вас. Ждите, всё будет хорошо.

Он нажал кнопку звонка, и в кабинет вошёл тот человек, который привёл студента.

Через десять минут генерал уже ехал на благотворительный базар, главной устроительницей которого были Рита и её близкие друзья.

LXXII

Бал был в полном разгаре. В киосках продавались шампанское, фрукты. Мужчины, соперничая между собой в щедрости, бросали на прилавки киосков сотенные билеты, которые тут же сметались в ящики блиставшими красотой и нарядами продавщицами. Эти дамы, часто занимавшие очень высокое положение в свете, держались так свободно, и их глаза часто так загадочно и обещающе смотрели на выказывающего особенную щедрость мужчину, что эти взгляды часто удваивали и утраивали щедрость.

Устроители сидели за кулисами в гостиной с бронзовыми часами на камине и шёлковой голубой обивкой на золоченой мебели.

Унковский, не заходя в зал, прошёл в гостиную. Остановившись на пороге, он утёр платком усы, окинув взглядом присутствующих.

Тут были все свои: Рита с неестественно светлыми пышными волосами, Елена, старая тётка Унковского, нервная незнакомая ему сухая блондинка и гвардейский полковник.

— Генерал, вы вечно опаздываете, — сказала в кресле с чашкой в руке смуглая и тонкая Елена.

— Дело в том, что я не всегда могу так свободно, как вы, принадлежать себе, — ответил генерал, здороваясь со всеми.

— Я всё забываю, что вы принадлежите отечеству, — проговорила как бы с досадой на свою рассеянность Елена.

Необычайно тонкая в своем обтянутом на бёдрах чёрном бархатном платье, она отличалась весёлой ироничностью и живостью. У неё были необычайно густые чёрные волосы, давившие тяжестью причёски её маленькую голову.

— Ну что ваши революционеры?

— Мои революционеры пока что прочно сидят под замком.

— Это какие? из Думы? — спросила седая, с буклями, в чёрном платье старуха, тётка Унковского.

— Да.

— Надеюсь, что к ним отнесутся так, как они того заслуживают, и будут судить военным судом, — сказала тётка Унковского. Она сидела прямо, слегка откинувшись на спинку кресла и положив старчески пухлые руки на подлокотники.

— Я прилагаю к этому все старания, — сказал Унковский. — Но плохо то, что при каждом нашем неуспехе на фронте оставшиеся у них резервы оживляются ещё с большей энергией и сбивают с толку многих идиотов и из нашей молодёжи. Сейчас пришлось играть глупую комедию, в которой мне досталась роль отца и благодетеля, — заключил генерал, беря чашку из рук горничной.

— Вы хотите этим сказать, что эта роль вам совершенно не свойственна? — сказала Елена.

— Я предпочитаю другую роль… но меня просила играть её очень интересная дама, — в тон ей ответил Унковский, — а вы знаете, я всегда подчиняюсь желаниям вашего прекрасного пола.

— Благодарю вас, — сказала Елена, иронически поклонившись со своего кресла. — Я это о ч е н ь хорошо знаю.

Унковский каждую минуту оглядывался на дверь, как будто здесь кого-то не хватало. Не было Ольги Петровны, и он не знал, как спросить, где она.

Елена заметила эти взгляды и поняла их значение.

— Что же, мы совсем выдохлись и к наступлению уже не годны? — спросила старуха. И, не дожидаясь ответа, проговорила:

— Я этого ждала с самого начала. Раз на немецкий фронт послали немца командовать, чего же ждать иного? Мы никогда ничего не можем сами, блаженные во Христе… Мы дождёмся того, что у мужиков лопнет терпение, и они взбунтуются. Император ничего не понимает, беззаботен, как младенец, и играет жалкую роль. О том, как он осведомлён в делах, можно судить по тому, что он до сих пор ещё мечтает о завоевании Константинополя…

Она говорила это строго, почти гневно. Её властный голос и важный облик с заострившимся носом приковывали к себе внимание.

Унковский сделал ей знак глазами в сторону горничной. Но старуха, махнув рукой, сказала:

— Ну, об этом все знают и везде говорят, даже, я думаю, и о н и.

Однако, обратившись к горничной, потребовала:

— Выйдите отсюда, милая моя.

Унковский, подождав, когда закроется за горничной дверь, сказал:

— К сожалению, это правда. В последние месяцы отношение народа к государю очень изменилось. Также очень нехорошо отзываются об императрице… в народе о ней распространяются всякие легенды, и, что хуже всего, они проникают даже в войска.

Нервная, худощавая блондинка, у которой дёргалась шея и глаза горели неестественным, возбуждённым огнём, хотела что-то сказать, но Унковский не заметил этого и продолжал, поставив допитую чашку на край стола и осторожно подвинув её: