Русь. Том II

Митенька уловил неприязненный взгляд девушки и почувствовал себя неловко оттого, что он приехал с Владимиром. У него сложилось такое представление, будто у девушки появилось недоброе чувство к нему, как к приятелю Владимира.

Авенир, совершенно потерявшийся в шумной, молодой толпе, тихо сидел в уголке стола в своей суконной блузе.

После ужина шумной толпой пошли гулять. Месяц поднялся высоко и в широком радужном круге стоял над домом, искрясь в замёрзших окнах подъезда.

— Вот когда крещенские морозы-то начинаются! — сказал кто-то.

Действительно, мороз крепко щипал за разгоревшиеся в жарких комнатах носы и щёки, снег скрипел и свистел под каблуками.

— Пойдёмте до рощи! — крикнули впереди. Некоторые бросились вперёд, обгоняя шедших по дороге и проваливались в снег.

Только девушка в белом платье, с накинутой на плечи шубкой, при упоминании о роще вдруг вернулась и пошла в противоположную от рощи сторону, к дому.

— Куда же ты, Марина? — закричали все.

— Не пойду туда! Оставьте меня!

И она как-то странно, сбиваясь в снег, побежала одна домой. Когда все вернулись, в доме была странная тишина. Хозяйка с встревоженным лицом бежала со склянкой в руках. И в притворенную дверь комнаты, где ещё недавно слышался смех, виднелись тревожно суетившиеся около дивана гости.

Владимир, потемнев, ходил взад и вперёд по комнате, потом, подобрав себе двух молодцов, которые были не дураки выпить, просидел с ними всю ночь напролёт. А Митенька поехал домой, в свою опустевшую усадьбу. Он думал о Валентине и время от времени ощупывал в кармане трубку своего друга…

LXXIX

Митенька за всё это время как-то ни разу не вспомнил о своем верном слуге Митрофане.

А между тем Митрофан пережил очень многое за этот год.

Сначала его оставили в городе обучаться военному делу. Митрофан вместе с другими маршировал по площади перед собором и острогом, кричал «ура», бросался по команде вперёд и, припадая на одно колено, целился в невидимого врага. К нему подходил фельдфебель и, ткнув в подбородок как-то из-под низу, неизменно говорил:

— Чёртова голова, куда ж ты целишься-то? Что у тебя неприятель по воздуху, что ли, летает? Бери ниже!

Но самое мучительное для Митрофана было колоть чучело штыком на считанном шаге. Нужно было сделать три шага и на четвёртом кольнуть. Митрофан начинал считать и забывал при этом переставлять ноги. Потом, вспомнив, неожиданно бросался вперёд, но шаги делал слишком большие и так вплотную подходил к чучелу, что и заколоть его на таком близком расстоянии нельзя было.

Фельдфебель спокойно подходил, совал ему кулак под нос и говорил:

— Ай не выспался? Считай сначала!

Не менее мучительно было ходить в строю. Ходить так, чтобы не зевать по сторонам и смотреть в затылок впереди идущему.

Его голова совершенно непроизвольно повёртывалась вслед каждой пролетевшей вороне, отзывалась на каждый звук, раздавшийся сзади, и он непременно оглядывался и тут же встречался с кулаком фельдфебеля.

Но самое трудное было — попадать в ногу. На третьем шаге его ноги уже шли вразброд. Он опоминался, начинал подпрыгивать на ходу, стараясь попасть в ногу, так что шедший с ним рядом удивлённо оглядывался на него и говорил:

— Что тебя черти дёргают!

После недолгого ученья Митрофан попал на фронт. Он и здесь ни в чём не изменил своей повадки и сохранил свой обычный вид. В наступление шёл спокойно, как дома ходил на работу, главным образом потому, что ему казалось — неприятель ещё далеко и его не видно. И больше был озабочен своими быстро стоптавшимися сапогами.

— Ух и сапоги! — говорил Митрофан. — В них месяца не проходишь. А я в своих пять лет ходил. Вот это мастера были!

К пулям он относился совершенно равнодушно, как к пчёлам.

И когда его ранило в руку, он только вздрогнул, потом с недоумением посмотрел на бежавшую из руки кровь, вытер руку о штаны и сказал:

— Ах, ты, пёс, окровянила как!..

После ранения его перевели в обоз. Вместо распоясанной фланелевой рубахи, которую он носил до войны, на нём была теперь обозная шинель — большею частью без хлястика, сидевшая на нём балахоном, и такая же фуражка, превратившаяся в старый гриб с обвисшими краями.

Митрофан ездил с военным обозом, так же как ездил с хозяйскими яблоками на базар. Равнодушно поглядывал на разрушенные снарядами деревни, останавливался на водопой при переезде через какую-нибудь речонку и, помахивая кнутиком, посвистывал, чтобы лошади лучше пили.

Равнодушно встречался он с транспортами раненых, для приличия спрашивая, в каком деле ранены.

Получив ответ, он отправлялся на сиденье, ещё раз оглядывался вслед прошедшему транспорту с искалеченными людьми и снова посвистывал и помахивал на лошадей кнутиком.

Или, наклонившись набок, заглядывал, как едут передние. И если находился какой-нибудь непорядок, то кричал переднему ездовому, по обыкновению выражая свои замечания в неопределённой форме.

— Эй, борода, что ж ты так едешь-то?

— А что? — спрашивал, повёртываясь на своем облучке, бородатый солдат старшего призыва.

— «А что»!.. Нешто так едут? Ехать надо как следует.