Русь. Том II

А после ухода из каждого селения или городка вся окрестность оставалась загаженной тысячными массами людей.

На место ушедших приходили новые, просили и требовали у жителей хлеба, корма, ночлега. Наконец всё это добывали силой, выгоняя хозяев из халуп, бессильно валились и засыпали в халупах, в стодолах или просто на мокрой земле среди зловония, оставленного ушедшими.

Потом с зарёй опять запрягали не слушающимися со сна руками обозных лошадей и выступали, вытягиваясь по разбитому шоссе или грязному просёлку.

Савушка с Черняком — оба грязные, заросшие — тоже шли со своим полком.

Залубеневшие от засохшей грязи шинели каляным колоколом били сзади по сапогам. Вши невыносимым зудом точили грудь под мокрой шинелью, и невозможность остановиться и отдохнуть часто доводила до тупого отчаяния.

— Неужели до сознания человека никогда не дойдёт мысль, что война — это дикое варварство, которое отбрасывает человечество на столетия назад? — сказал один раз Савушка.

— А я удивляюсь тебе, как до твоего сознания не дойдёт мысль, что философствовать тут и возмущаться — самое бесполезное дело, — сказал Черняк.

— Я знаю, что скажешь: нужно действие.

— Нет, не скажу, — спокойно проговорил Черняк, — потому что сейчас и действие ни к чему не приведёт.

— Так что ж тогда нужно?

— Ничего не нужно, а главное — не выражать своих высоких чувств, потому что обстановка совершенно неподходящая. А ты приучишь всех к своему возвышенному брюзжанью, и на твои слова не обратят никакого внимания даже тогда, когда они могли бы сыграть известную роль. Тебе нужно отучиться мыслить на интеллигентский лад.

— Как это? — спросил Савушка.

— Так. Интеллигент всегда хватается за самые высокие принципы, их масштабом измеряет низкую действительность и, в бессилии махнув рукой, останавливается на этом.

Савушка уныло молчал и только ёжился шеей, куда затекал дождь.

Они шли по лесу. Узкая лесная дорога была плотно уложена опавшими дубовыми листьями, по которым скользила нога. Всё кругом было мокро: чёрные стволы дубов, спутанная осенняя трава. Мелкий дождь беззвучно сеялся на землю, и по опавшим листьям шлёпали крупные капли, набиравшиеся на ветках. В глубине леса, меж обнажённых деревьев, от земли поднимался туман, в котором неясно чернели деревья.

Савушка смотрел на этот мокрый осенний лес, и у него было чувство тупого отчаяния и безысходности.

Но когда лес кончился и неожиданно выглянуло солнце, идти сразу стало легче и веселей. Впереди на далёком горизонте показались синевшие горы, желтели дальние леса, и над блещущим от осенней росы лугом красиво зарождались молочно-белыми облачками разрывы шрапнелей. Доносились гулкие удары где-то скрытых орудий, и виднелись чуть улавливаемые глазом цепи маленьких человечков, перебегавших по солнечному полю. По ним сейчас же открывали огонь из орудий.

Людей вдруг охватила праздничная бодрость и жадный интерес. Савушка уже с нервно приподнятым любопытством смотрел вдаль и возбуждённо оглядывался на соседей.

Черняк посмотрел на его повеселевшее лицо, на котором уже не было и следа прежнего уныния, и сказал:

— Как немного человеку нужно…

— Ты про что? — спросил Савушка, рассеянно оглянувшись на него.

— Так, между прочим.

По перелескам весело трещали ружейные выстрелы и, нарушая их торопливый ритм, выделялись более редкие и мощные удары поднявших кверху жерла орудий, спрятавшихся сзади за горкой.

Поле внизу привычно блестело утренней росой, как будто то, что на нём совершалось, не имело к нему никакого отношения.

Оттуда на двуколках везли непрерывной вереницей людей с бледными, землистыми лицами и окровавленными головами.

А навстречу им, отбивая шаг, двигались новые колонны штыков, изгибавшиеся в сторону, когда обходили встречные телеги.

— Много е г о там?

— На всех хватит, — отвечали раненые.

Когда на землю спустилась ночь и затихли дальние выстрелы, полк, не участвовавший в бою, расположился на ночлег в полуразрушенной польской деревне.

В халупе, где поместились Савушка с Черняком, было тесно и душно.

— Выйдем на двор, — сказал Черняк.

Они вышли. В полумраке мелькали тени солдат, тащивших охапки соломы, какие-то мешки, и вслед им слышались бабий вой и причитания.

Лагерь был похож на бесконечный цыганский табор с огнями костров, криками и говором тысячной толпы.

Вся деревня была заставлена двуколками, лошадьми, орудиями.

— Откуда вы, что вы тут заполонили всё? — спрашивали вновь подходящие.

— А вы откуда? Что это, всех сюда принялись сгонять! — отвечали из темноты. — Прямо, как чёрт догадал — все в одно место сбились.

Около костра, разведённого из палочек сломанного балясинка, сидели несколько солдат, одетых в австрийские одеяла, и пили чай, обмакивая куски хлеба в кружки.

Черняк подошёл к ним ближе и прислушался к их разговору.

— Значит, правда, что разбили? — спросил, усаживаясь около костра с кружкой в руках, солдат с завязанным глазом.

Сначала никто ничего не ответил. Потом широкоплечий солдат, пивший, обжигаясь, из кружки чай, сказал: