Русь уходящая: Рассказы митрополита Питирима (Нечаева) о Церкви, о времени и о себе

когда начались занятия в Богословском институте, первая «четверка» по поведению (считавшаяся неважной оценкой) была моя. Точнее, получили ее я и мой однокурсник Сергей Борздыка: я — за то, что участвовал в патриаршей службе, а он — за то, что шаржировал митрополита Николая. О том, что я был патриаршим иподьяконом, администрация не знала, т. к. список студентов–иподьяконов был составлен за год до моего поступления. Когда Патриарх служил, я, естественно, был на службе, а потом меня стали допрашивать, почему я отсутствовал на занятиях. Я объяснил, а они сказали: «Надо было заранее предупреждать!» Я сказал: «в институте, где я раньше учился (а про себя подумал — и где еще продолжаю учиться) можно было объяснить потом, — я вам и объясняю». — «А у нас надо заранее!» — <130> ответили мне, и снизили балл по поведению. у Сергея же получилось так: он был человек внешне угрюмый, но с большим внутренним чувством юмора — и как–то раз очень похоже изобразил возглас митрополита Николая. Тут же решили устроить «архиерейскую службу». На плечи ему накинули пальто — архиерейскую мантию, из газеты сделали клобук, из полотенца — омофор, в руки дали кочергу — посох. Он встал на стул и возгласил: «Призри с небесе, Боже и виждь…» Тут, откуда ни возьмись, появился студент старшего курса, следивший за дисциплиной: «Что здесь происходит?» — Ему бесцеремонно ответили: «Иди отсюда! У нас архиерейская служба!» Он обиделся и нажаловался. Потом объявляют, что вызывают к начальству Нечаева и Борздыку. Меня за иподьяконство, а его за «архиерейское служение». Стали разбираться: «Ну, с Нечаевым понятно, а ты что? Кочергу держал?» — «Держал». — «”Призри…» говорил?» — «Говорил». — «Пошел вон!» На этом разбирательство кончилось, кроме четверки по поведению ничего ему и не было. [65]

Однокурсники

Что касается нашего курса, то это был очень интересный набор. Старшим среди нас был Павел Александрович Голубцов, сын профессора Московской Духовной Академии, пришедший на моих глазах в Патриархию подавать заявление, <131> прошение о зачислении, — прямо в своей солдатской пропотевшей гимнастерке с проступившей на лопатках солью, только что демобилизованный. Прежде он учился на искусствоведческом факультете университета, потом за неосторожное слово поехал на лесоповал, затем воевал. Патриарх свято почитал его отца, Александра петровича Голубцова, так что павел Александрович был принят безоговорочно и стал нашим старшим. Он был образован, аскетичен. Интересный это был человек. помню, когда он был еще иеромонахом, захожу я как–то раз к нему в келью и вижу: на полу валяются какие–то бумажки. Я нагнулся было поднять — он замахал руками: «Что ты! Что ты!» — «А что?» — «Это я чтобы не забыть!» Точно так же он махал руками: «Не бей муху!» — «Почему?» — «Божья тварь!»

Вторым шел у нас Гермоген Иванович Шиманский. Их было три брата — Гермоген, Иоасаф, Серафим — киевляне. Гермоген был неизлечимо болен туберкулезом легких. Учебный год у него нередко прерывался для лечения, а летние каникулы он проводил в санатории. Он пришел в Богословский институт уже с внутренним опытом Иисусовой молитвы, что помогало ему и в нелегких для него условиях жизни в общежитии, и в борьбе с болезнью. Раньше он работал на военном заводе в Мытищах, где конструировалось наше новейшее оружие, и, по слухам, ему принадлежал один из узлов танка Т–34. В кармане он всегда держал маленькие четки из отполированных до блеска от частого употребления косточек вишни. Однажды он сказал мне, — а все шесть лет обучения мы на занятиях сидели рядом за одним столом, — что это память о заводской столовой: косточки из вишневого компота.

Затем был будущий священник, а потом и благочинный Можайского района — о. петр Деревянко — мальчик из села, имевший прекрасные способности к уставу, к пению. Учебников у нас тогда было мало и мы их писали себе сами: записывали лекции, потом насыщали их литературой, которую могли достать на рынке или в библиотеке — так вот, все наши учебники по уставу — это был труд Шиманского и Деревянко.

<132> Кроме того, на первый курс Богословского института пришли Рыбенков, впоследствии священник, Резухин Алеша, тоже впоследствии священник — его сын был у нас преподавателем в новой семинарии, уже в Сергиевом Посаде и умер трагически, утонул.

Учился с нами и Алексей Сергеевич Буевский, впоследствии ответственный секретарь ОВЦС, человек энциклопедических познаний. Сначала он, как и я, учился в техническом вузе. Я запомнил его еще алтарником в Брюсовском храме. У него было плоскостопие, и ходил он всегда с тросточкой. Часто его можно было увидеть сидящим возле памятника революции, который находился на месте нынешнего Юрия Долгорукого. Он что–то сосредоточенно читал. Я как–то заглянул ему через плечо: оказалось — катехизис.