Русь уходящая: Рассказы митрополита Питирима

Если на Западе издавна сложился тип практического, деятельного церковного служения, то в нашей Церкви социальная служба все же больше была службой внутренней, духовной. В советское время, когда Церковь была ограничена в общественной деятельности, может быть, особенно высветилась основная миссия священника: быть молитвенником. Но этот тип священника–молитвенника складывался в России на протяжении многих и многих веков, — этому способствовали исторические условия. Эпохи гонений на Церковь бывали и до 1917 г. — достаточно вспомнить Синодальный период. Синод был частью государственного аппарата — со всеми вытекающими отсюда последствиями — поэтому интересами Церкви зачастую жертвовали в угоду государственной политике — далеко не всегда разумной. Духовенству — от причетника до архиерея — предписывалось множество разных ограничений, за соблюдением которых следил церковно–административный аппарат. В семинарской среде бытовала старая дореволюционная шутка, весьма точно характеризующая Синодальную эпоху: Consistoria — <355> poporum et diaconorum obdiratio est [152]. Уделом низшего слоя духовенства была беспросветная бедность, но и жизнь архиереев из–за множества разного рода этикетных ограничений была ужасна. Можно даже сказать, что революция дала архиереям свободу. Характерный пример: рассказ Чехова «Архиерей» — грустная и психологически достоверная история. Говорили, что в начале века Синод всерьез обсуждал вопрос, прилично ли архиерею ездить на моторе. [153] Полагалось ездить только в карете шестеркой. О. Иеремия рассказывал историю про одного архиерея из бедной семьи. Человек он был неглупый и довольно самокритичный. Жил один в огромном доме, ему прислуживал келейник. Однажды в какой–то праздник сидел он один за накрытым столом: серебряная посуда, дорогая рыба. Встал из–за стола, подошел к зеркалу, посмотрел на свои толстые щеки, хлопнул себя по <356> одной щеке, по другой: «Эх, Ванька, Ванька, до чего же ты дошел!» И снова вернулся за стол.

 

Однако именно этот нелегкий период дал нам образцы той высокой духовности, которая нас питает и которая не превзойдена до сих пор. Восстанавливался древний обычай монастырского уклада — старчество, когда молодой человек, вступая в монашеское братство, под руководством опытного наставника проходил духовное воспитание (это система, в которой совершенствуются духовные силы человека). Подвигом молитвенного столпничества прославился преподобный Серафим Саровский.

«Всероссийским молитвенником» назывался святой праведный Иоанн Кронштадский. Сохранилось предание о том, как он, молодой священник, только что получивший приход, возвращался с требы. Ему встретилась заплаканная женщина, которая говорила, что у нее горе и просила его молиться. О. Иоанн стал оправдываться, что, дескать, он и молиться–то не умеет. И тогда женщина с возмущением сказала: «Как же так, ведь Вы же священник!» Он устыдился своей нерешительности, пришел домой и начал молиться. Только так он стал тем, чем стал. [154] В Москве тоже были свои молитвенники — например, о. Алексей Мечев. Когда к оптинским старцам москвичи приезжали за советом, те говорили: «Что вы едете к нам, когда у вас есть Алексей!» Вспоминаю одного батюшку, — о. Иоанна, который служил в Филипповском переулке на Иерусалимском подворье в пору моей юности: до войны и после войны. Он казался немного блаженным, проходя по церкви, одних благословлял <357> не глядя, других как будто выбирал. У него было какое–то особое, непосредственное отношение к Богу. Бывало, идет литургия, народу — человек 10–15, церковь маленькая (я там очень любил стоять в углу). Он молится, возглашает ектенью: «Еще молимся о милости жизни нашея, мире, здравии, спасении… Господи! У Дарьи–то опять дочь заболела!…» Более того — «Иже херувимы тайно образующе… Господи, да помяни Ты их!»