Русачки (Les Russkoffs)

Расплачивается, — danke sch"on, bitte sch"on, aufwiedersehen, —и вот мы опять отправились заниматься нашим смехотворным доскребыванием. Но Папашу желание одолело. Найдя пустынный уголок, он останавливается, мы тоже, мгновенный взгляд вправо-влево, он наклоняется ко мне, шепчет мне в самое ухо:

— Der F"uhrer ist tot!

Фюрер скончался.

Вот это да, старик! Это действительно новость. Так, значит, ее-то он и хотел отметить! Я сообщаю другим. Рты округляются да так и остаются зияющими. У Папаши вид ни довольный, ни недовольный. Лицо деревянное. Просто он угощает всех сигаретами. Рене-Лентяй спрашивает:

— Но от чего же он помер? Вроде и не болел…

Дядюшка внезапно открывает для себя масштабы последствий. В большом возбуждении он говорит Папаше:

— Так значит — конец войне? Krieg fertig? Конец бомбам? Назад, в Париж?

Папаша не в курсе, Папаша повторяет то, что поведал ему камерад, Папаша уже и не рад, что слишком разболтался, Папаша — много болтает…

Больше ничего из него не вытянешь. И так, продолжая работать и ремонтировать с помощью наших ногтей ущерб, нанесенный несколькими миллионами тонн высококачественных американских и английских бомб, мы возбуждаем свое воображение и строим догадки.

— Даже если шутник и дал дуба, что еще не верняк, значит, конец дерьма. Геринг возьмет бразды автоматически, и мне отнюдь не сдается, что этот толстый мудила будет больше сентиментальничать, чем сам клоун. А потом, вообще, он же зажат в системе, поэтому даже если бы он и захотел прекратить войну, он бы не смог, эсэсовцы притюкнут…

— Но тем не менее, ядрена, хотя бы одним меньше стало! И самым стервозным из всех! Хотел бы я очень узнать, от чего это он окочурился. Думаешь, замочили?

— Но кто? Видишь ли ты хоть одного фрица, чтобы мочить фюрера? А может, он хватанул себе бомбу на плешь?

— О, эй, что ты, маловероятно! Такие хмыри и носа не высовывают из своих сверхсекретных бункеров. Да ладно, поживем — увидим. Может, окажется, что все это пустой звон, как часто бывает, так что не радуйтесь, мужики, еще не завтра тот день, когда вы будете засасывать кружку пива на террасе «Дюпон-Бастилии» ^{101}.

И все-таки любопытно. Должны же были бы мы заметить какие-нибудь траурные флаги, черное убранство с черепами и серебряной свастикой, почем мне знать — должны же были бы раздаваться вопли труб и рыдания тромбонов, в общем, все эти грустные и грандиозные хреновины, которые принято делать, когда умирает Отец Отечества… Ан нет, где-то вдали, на улицах, чавкают по мостовой сапоги, подпрыгивают на своих шинах, вслед за своими грузовиками, пушки. И только. Вокруг нас, на поле развалин, нечеткие удары кайлом, несколько невнушительных приказов.

Опускается вечер. Папаша кричит:

— Feierabend!

Идем к станции S-Bahn «Зоологишергартен». Смотри-ка, пулеметы с углов улиц исчезли. Пушки и бронетранспортеры — тоже. Вагоны набиты бабами и изможденными французами, бледнолицыми немками, инвалидами, стариками, подхваченными с края братской могилы. В военных формах только отпускники под ручку с невестой. Как и каждый день. На лицах — ничего особенного.

В лагере никто ни о чем ничего не слышал. Я шикую перед всем своим бараком, объявляю о дубаре Адольфа. Все шумно принимают меня за мудозвона, давай, поди, рассказывай, все бы знали! А насчет пулеметов на перекрестках, это, да, они в курсе, видели такое в Трептове. Но чего волноваться, это, должно быть, какие-нибудь большие маневры, на случай… Ну ладно, закрываю я свою пасть, наверняка они правы, а мне спать хочется.

Гораздо позднее мы услышали о покушении 20-го июля, когда Гитлер спасся чудом, путч-то почти удался, и он был на волосок… Так вот, значит, весь этот день Берлин находился в руках повстанцев, войска, охранявшие все перекрестки и окружавшие министерства, были войсками повстанцев, их пушки были направлены против SS, а мы-то, мы ничего не увидели, ничего не осознали… Прямо как Жюльен Сорель в битве под Ватерлоо ^{102}… История, если ты не специалист, до тебя не доходит.

Большая восточно-европейская равнина

Февраль сорок пятого. Чтобы хоть как-то согреться, мы повторяем себе, что русские стоят на Одере. Что они взяли Кюстрин, может быть, даже Франкфурт. Что осажден Штеттин. Если все это действительно так, они в пятидесяти километрах от Берлина. Перегруппируются и спустят псов. Строим домыслы, пытаемся вычислить нечто среднее между пьянящими россказнями и официальными коммюнике. Возбуждены, как блохи! Состыковываем все наши обрывки немецкого, всю ученость барака, чтобы расшифровать замысловатые отчеты в «Berliner Tageblatt» ^{103}. Оттачиваем нашу критичность французиков, которых не проведешь, умеем читать между строчками.

«Das Oberkommando der Wermacht gibt bekannt…»