Русалка

— Подумать только, не способен даже на самый плохонький удар! Видимо, старичок уже расстрелял все свои заряды. Да, видимо он порядочно одряхлел. Он наверное уже перекидал и перебил все свои горшки и выбросил все обломки, а теперь опустился просто до тихой бессильной злобы. — Петр покачал головой и наблюдал, как Саша поднимается с колен, а затем пошел по дороге, которую раскинул перед ними лес. Возможно, ее можно было и не считать дорогой, потому что в любой момент она могла навсегда исчезнуть среди зарослей дикой травы и безжизненных деревьев. Она скорее походила на призрачное пространство, на мираж, на сон, подобный тем снам, в которых беглецам грезился далекий Киев.

Она была так же обманчива и ложна, как надежды на обретение богатства.

Но дорога была также опасна и обманчива, как то тепло, которое помогало Петру переносить дождь, которое старалось убедить его, что он может идти, не чувствуя холода. Так он шел, пробираясь сквозь низко опущенные ветки, и вдруг, неожиданно для себя, упал, оказавшись на коленях, а мальчик стоял рядом с ним и дергал его за руку, упрашивая подниматься и идти. Весь этот день отложился в его памяти как сплошное море раскачивающихся веток, как склоны, сплошь усыпанные полусгнившими листьями, как стена голых безжизненных деревьев, и идущий рядом с ним мальчик, который вот и сейчас не переставал говорить:

— Петр, Петр, вставай, ты должен идти…

Но сам он только и смог сказать хриплым голосом, еле-еле ворочая языком:

— Я устал, я очень устал, малый. — В этот момент он неожиданно ощутил, каково было ему на самом деле: голова раскалывалась от боли, казалось, что весь мир превратился в сплошное бесконечное переплетение безжизненных лишенных листьев веток, все уголки леса с неумолимой жестокостью были похожи друг на друга, каждое дерево походило на соседнее, одна груда гнилых листьев ничем не отличалась от другой, и боль с безысходной неотвратимостью вновь начала преследовать его, только теперь он чувствовал, что его не столько беспокоила рана, сколько голова. В какой-то момент он почувствовал резкий внутренний толчок и едва не ослеп.

— Но послушай, — собираясь с силами, возразил он мальчику, — это глупо. День и так уже клонится к вечеру.

— Поднимайся, — сказал Саша. — Пожалуйста, Петр Ильич, поднимайся. Ведь это запах дыма, разве ты не чувствуешь его?

Вряд ли он мог ощущать с заложенным носом и простуженным горлом какой-то слабый запах. Скорее всего, мальчик опять врал, и Петр был уверен, что Саша делал это с единственной целью: чтобы заставить его идти вперед.

И все-таки он шел, поддерживаемый мальчиком, который направлял его неуверенные шаги. Теперь они вновь вышли на более или менее заметную дорогу, где земля между мертвыми деревьями была еще гуще засыпана старыми листьями, а кора на стволах почти облупилась, как будто эти деревья умерли уже много лет назад.

Он находился в таком отчаянии, что в конце концов смог, как во сне, представить себе и не только этот дым, а смог даже отчетливо вообразить, что впереди, среди сухих деревьев, лежит ровная широко открытая дорога, за которой виднеется серый дощатый сарай, забор и серый, полуразвалившийся дом, покрытый лишайником и обросший мхом, как и те деревья, которые окружали его. Но, оказалось, что это все-таки был не сон.

Петр остановился, стараясь унять дрожь, и ухватил за плечо Сашу, который продолжал тащить его вперед.

— Ведь ты сам говорил мне о разбойниках…

— А что еще нам остается делать? Где еще мы сможем найти помощь?

Петр стоял опершись на меч и пытался оторвать руку от плеча мальчика. По правде говоря, он не мог себе представить, почему был таким дураком. Ведь только на первый взгляд казалось благоразумным, чтобы кто-то из них подошел к этой двери. Петр шел с большим трудом, тяжело покачиваясь из стороны в сторону, и Саша придерживал его, помогая переставлять ноги, и в результате, оба они шли медленным петляющим шагом. В слабеющем сумеречном свете серые бревна и серые деревья сливались в одну расплывающуюся серую массу, как будто высохшие деревья и дом срослись друг с другом, одновременно состарились и лишились жизни. Никакой свет не пробивался сквозь закрытые ставни. Столбы, поддерживающие крыльцо, покосились, старые бревна поросли лишайниками, двор зарос сорной травой.

За деревьями, окружавшими дом, можно было видеть речку, небольшой причал, столб, на котором висел колокол, и лодку, такую же дряхлую, как и сам дом.

— Боже мой, — сказал Петр, видимо от боли переходя на шепот, — скорее всего, это дом перевозчика, а это — старая переправа. Мы, должно быть, оказались близко от какой-то большой дороги.