Русалка и зеленая ночь

Блюмкин окончательно истерзался и запутался. Он на ползарплаты назвонился в Америку, ничего толком не узнал, и все еще продолжал маяться. Друзей он пригласил в надежде, что они вновь притащат покойницу или, по крайней мере, на словах разубедят его, что она и есть – его Любовь. Старое чувство, как правило, неплохо лечится через встречу с постаревшим объектом. Послушаешь, посмотришь, как чавкает морщинистый рот со вставной челюстью, да и успокоишься. Но эта-то осталась такой же прекрасной. И даже, кажется, стала еще прекраснее.

Поэтому доктор и потерял со вчерашнего вечера покой. То он хотел захватить ее, как Горлум – сцапать и прижать к себе напоследок «свою Прелесть». То, напротив, отрезвлял себя и твердил, что это вовсе не та девушка, да к тому же еще и мертвая. Но проходило несколько минут, и призрак некогда похищенной им Любушки настигал его вновь. Трижды он покидал такси, чтобы выпить в баре стаканчик. А потом заехал в Софийскую церковь и поставил там две свечки – одну за здравие своей Любушки, а другую за упокой данииловой Русалочки.

«Пойду на исповедь, – подумал бывший священник. – Ей богу, пойду на исповедь». И отправился к знакомому молодому батюшке.

– Доктор, да вы пьяны, – сказал ему тот у аналоя.

– Отец Георгий, голубчик, – сказал пожилой доктор, – я к вам не за тем, чтобы вы меня воспитывали, пришел, а на исповедь.

– Ну, что ж вот перед вами Крест, вот Евангелие, иже что утаите, грех сугуб.

– Скажите, отец Георгий, а вы когда-нибудь влюблялись? – вперился старик молодому служителю в глаза.

– Это вы должны свои грехи вспоминать и каяться, а не я, – парировал батюшка.

– Разве любовь – это грех? – скалясь, спросил доктор, так, будто отчитывал нерадивого сына.

– Есть любовь, а есть страсть и похоть, – сказал смущенный священник. – Сами, небось, знаете, дольше моего служили.

– Вот то-то же, – сказал доктор, – дольше твоего, батюшка. И знаешь, что я понял?

– Нет, доктор, это не исповедь, – попытался протестовать священник.

– Я понял, что… – Доктор задумался, потому что припомнил что-то очень для себя важное. Воспользовавшись заминкой, священник взял книгу в металлическом переплете и тремя шагами скрылся в алтаре. А хмельной доктор в светлом плаще со шляпой в руках, стоя под иконостасом, поднял палец и сказал:

– Я понял, что вы бы, отец, свою любовь в амбаре распяли бы. А вот я все оставил и за ней пошел. Потому-то я теперь и не батюшка, а добрый доктор Аркадий Эммануилович Блюмкин. Запись по телефону 789-924-743.

* * *

Разгоряченная от злости Машенька то металась по комнате, то выходила на балкончик, чтобы, словно дракон, выпустить изо рта клуб пара. Но змея она напоминала лишь отдаленно, да и то – чахлого и слишком выдохшегося, чтобы дышать огнем. Ярость душила ее.

Широко схватившись за перила, она скоро начинала дрожать, сгибаться как русская борзая и покашливать дымком, как сломанный мотоцикл. В конце концов, она возвращалась в комнату, куталась в шерстяной платок, садилась перед зеркалом и начинала, рыча и гримасничая, изображать прожженную шельму, само коварство, мегеру, готовую, мать вашу, на все!

* * *

Даниил с тяжелым сердцем покинул третью ювелирную мастерскую, где ему вновь отказали в фантастическом по роскоши заказе за еще более фантастическое обещание выплатить стоимость изделия в течении ближайших лет. Он даже подумывал похитить бриллианты из дворца Его Величества. Он представлял, как они с Машенькой и Ванечкой, перешагивая через лазерные нити, хватают скипетр и державу и, сломя голову, мчатся к выходу. Но стоило им высунуться на площадь, как перед ними открывалась стена из милицейских машин с мигающими маячками, вертолет ловил их в луч прожектора, и им говорили: «На место!» Даниил разворачивается и покорно бредет обратно во дворец: «Ну, хорошо-хорошо, зачем же так волноваться? – бормочет он. – На место, так на место… Сейчас всё вернем…» Но тут голос из рупора, срываясь на визг, кричит: «Я же сказал, ни с места!» Даниил разворачивается, говоря: «А мне-то показалось…», но тут по ним уже открывают шквальный огонь.

Представляя себе такие сценарии гениальных ограблений, Даниил только вздыхал и шел дальше, молча останавливаясь у бронированных витрин магазинов, где на синем и красном бархате были разложены драгоценности, которыми он мечтал завалить свою любимую Русалочку.

* * *

В это время разъяренная Маруся ходила возле дверей покойницы. Как бы она хотела сейчас вцепиться ей в волосы! Да смысла-то нет: та ж ничего не почувствует. Проклятье! И тут она в преимуществе! Наконец, сжав кулаки, хозяйка ворвалась в свой бывший чулан и остолбенела. Русалочка сидела там, как печальная принцесса, в вечернем платье, о каком Машенька не смела даже и мечтать. Глаза её были безразличными, стеклянными, но щемяще красивыми, обрамленными черными мохнатыми ресницами. Волосы были заботливо уложены во вьющиеся локоны и подобраны обручем, и весь вид у нее был порочно притягателен, если не сказать, соблазнителен, даже для Машеньки.

– Ну, держись, стерва! – прошипела та, выйдя из ступора, и пошла за пилой.

5