Русалки-оборотни

Ветви склоненных к реке деревьев сплетались в сложный узор, расчертивший синий бархат неба тонкими трещинками, сетью, в которой запутались колючие искорки звезд. От легкого ветерка ветки трепетали, покачивались. Казалось, они тянулись к плывущему в прозрачной дымке облаков месяцу, дрожа от желания его ухватить. Но тот плавно скользил сквозь темную листву, с недосягаемой высоты любуясь на свое отражение в реке, собранное из мириад мерцающих, переливающихся бликов. Упавшие сквозь сеть ветвей к ногам Феликса лунные зайчики скользили по песчаному дну, разбиваясь на кусочки живой мозаики, изменчивой по прихоти речного течения и ряби волн, устроенных незвано вторгшимся гостем.

Куртинки осоки, росшей на мелководье, казалось, трепетали, потревоженные не поднятой им рябью, — а от сотрясавшего ночной воздух пения сверчков, столь громогласного, что могло бы посостязаться с целым табором цыганок, танцующих под звон своих кастаньет и бубнов. Да что трава — листва на деревьях трепетала от звуков этого дружного хора. Насекомые музыканты заглушали и шелест леса, и нежное воркование реки, раздававшееся при каждом шаге. Почти неслышно было уханье сыча, на мягких крыльях серой тенью пронесшегося над деревьями.

Из густых зарослей мяты вспорхнула разбуженная стрекоза. Шурша слюдяными крыльями, спросонья мечась зигзагами, пронеслась над головой, как стрелой чиркнув по волосам.

Далеко позади, в деревне, скрипнув, захлопнулась калитка. Загавкала собака, но сразу же угомонилась. Снова наступила тишина, монотонно разрываемая, будто старый пергамент, треском сверчков.

Феликс, очнувшись от поглотивших его раздумий, остановился. Оглянувшись назад, тихонько присвистнул. Однако далеко же могут завести мысли. Даже непонятно, что случится быстрее — он вернется в деревню или наступит утро. Уж на востоке, за частоколом ельника, ночь побледнела, разлив на небесный купол бледное бирюзовое сияние.

А домики отсюда казались вовсе игрушечными, меньше табакерки. Ни огонька в окошках не мелькнет, дымок над крышами не вьется. Как есть кукольные…

Впереди берег становился топким, гладкое полотно реки раздваивалось — узким рукавом отделялась заводь. Видимо, старица, пересохшая протока. Выйдя на высокое место, Феликс окинул взглядом пейзаж. Судя по потянувшему запаху застоялой сырости, дальше старое русло совсем превращалось в болото, зарастая зеленью, на радость крикливым лягушкам. Может быть, давным-давно эта протока соединяла реку с озером.

Феликс уже мог достаточно четко п'редставить себе план местности. Дорога от городка (точнее — утоптанная ухабистая колея с пышным окаймлением из лопухов и репейника) шла (точнее — виляла) средь полей, лугов и перелесков, пересекала по шаткому мостику речку, после чего раздваивалась. Одна колея поворачивала и вела вдоль берега к деревне. Другая продолжала прямую траекторию, взбиралась на кручу и углублялась в лес. По одну ее сторону тянулся овраг с высохшей, заболоченной старицей на дне, по другую — гряда леса, скрывавшая подступы к озеру. Дорога озеро огибала, далее проходила мимо усадьбы какого-то барона-немца и выходила к большому селу. Еще дальше располагался монастырский скит, куда и ехал с поклажей из самого монастыря злополучный Фома Лукич.

Выходит, он нашел устье этой самой старицы, на берегу которой одиноко торчала сухая осина, облитая лампадным маслом, и где он давеча промочил сапоги.

Феликс хотел было уже повернуть назад. Широко зевнул, потянувшись, махнул над головой сапогами… Но захлопнул рот на полувдохе, сунул сапоги под мышку, торопливо протер глаза. Нет, не примерещилось. Морок не думал исчезать — как сияли во мраке два голубоватых огонька, так и сияют. Блестят, подмигивают из лесной глубины, но пропадать не думают. Наваждение? Нежить болотная? Кажется, они совсем близко — добежать, поймать… Как, голыми руками? Даже бабочек сачками ловят или шляпами. А тут болотные огоньки! Будут с кочки на кочку скакать, в трясину заведут да бросят. И все, завязнешь, утонешь, толком ничего не поняв.

Феликс быстро оглянулся на спящую деревню. Как быть? Уж не русалки ли это дразнят, подзадоривают?..

Стараясь не шуметь в попытках на ходу натянуть сапоги, Феликс стал подниматься от берега к лесу, не спуская с огоньков глаз.

Те же, помигав на одном месте, медленно двинулись вперед, тихонько покачиваясь в воздухе, будто осенний листок на ветру, уводя все дальше от селения.

В лесу оказалось гораздо темнее, чем возле речки. Лунный свет лишь неровными мазками выбелил стволы деревьев, ложился на листву, издалека напоминая нежданно выпавший снег. Найти в окружившей темноте путь, не шуметь и не упустить из виду огоньки, порхающие впереди будто два светлячка, было задачей не из легких. Однако внезапно проснувшийся в Феликсе азарт охотника настолько его захватил, что он перестал замечать такие мелочи, как стегнувшая по лицу ветка или уцепившаяся за одежду колючка, — теперь он видел только свою цель, то пропадающую на миг, то вновь выныривающую из темноты.