Русанов

Поскольку наши сведения о судьбе двух любящих сердец исчерпаны, вернемся к экспедиционной прозе, последним дням в Архангельске, где одновременно завершалась подготовка седовской экспедиции, — надо полагать, оба лидера после статьи Русанова в «Речи» встречи не искали. Зато Русанов встречался с некоторыми участниками будущей седовской экспедиции, например с Николаем Васильевичем Пи-негиным, оставившим об этой встрече свои воспоминания:

«При первом взгляде на Русанова можно было принять его за молодого адвоката или чиновника, — настолько типичны были его городская фигура в широком пальто и мягкой шляпе, его интеллигентская бородка, галстук бабочкой и тросточка… И тут же Русанов предложил мне принять участие в этой экспедиции, она отправлялась через неделю.

— Мы, вероятно, зазимуем. Кроме поисков угля на Шпицбергене, если повезет сразу найти уголь и останется время, мы сходим кое-куда в интересные места, там будем зимовать.

— Куда?

— Приходите вечером, обдумав предложение. Если вы согласны, тогда расскажу о своих планах. А для посторонних пока секрет» (1952, с. 77–78).

Чтобы не держать читателя в напряжении назревающей интриги, отмечу, что повторная встреча не состоялась, ничего из интересующего нас Пинегин так и не узнал, но не отметить многие совпадения в его рассказе и рассказе Темп в характеристике Русанова невозможно. Несомненно, в изложении Пинегина отрицательное отношение Русанова, видимо, не к самому Седову, но к целям и задачам седовской экспедиции, главной целью которой, как известно, было достижение Северного полюса. Судя по этому источнику, Русанов считал, что «предприятие Седова вообще было осуждено на гибель» (1952, с. 78). Причины такой позиции нам непонятны, тем более что седовская экспедиция ни в какой мере не могла составить конкуренцию Русанову.

Из Архангельска Русанов, Жан и еще ряд участников экспедиции (включая горного инженера Рудольфа Лазаревича Самойловича) на рейсовом пароходе «Ломоносов» благополучно добрались до Александровска-на-Мурмане, где и встретили «Геркулес» с капитаном Кучиным. 26 июня в Петербург ушла очередная телеграмма: «Задержаны штормом, сегодня выхожу. Русанов».

В письме, отправленном тогда же, он детальнее сообщает о причинах задержки: «Все время один шторм следует за другим и не дает возможности выйти из Александровска… В настоящую минуту все готово к отъезду, но шторм делает этот отъезд совершенно невозможным не только для нашего маленького судна, но даже для огромного ледокола Масленникова “Николая”, который стоит рядом с нами и выжидает лучшей погоды. Снаряжение судна всем необходимым: одеждой, съестными припасами, оружием и проч., оказалось не только достаточным, но даже избыточным. И, насколько это зависит от меня, сделано все, чтобы обеспечить успех экспедиции…

Состав команды очень удовлетворительный и большой: шесть матросов, все опытные люди, бывавшие во льдах.

Несмотря на неблагоприятное в смысле льдов лето, я уверен в успехе…» (1945, с. 297).

С точки зрения ледовой обстановки лето 1912 года оказалось крайне неблагоприятным, но это выяснилось в полной мере в конце навигации, «когда считать мы стали раны, товарищей считать», — Русанова с его экспедицией в этом счете не оказалось. Отставание в сроках выхода против первоначальных достигло уже почти полтора месяца — дальнейшее ожидание было невозможно. И только радиограмма со Шпицбергена, отправленная 28 июля, возвестила о его первых успехах на архипелаге: «3 июля (старого стиля. — В. К.) прибыли Бель-зунд, перешел непрерывными глетчерами Стур-Фиорд, заполненный льдом. Нашли уголь, сделали заявки. Русанов» (1945, с. 298).