Русанов

20 марта у Русановых родился сын, названный в память о первом, умершем в Вологде, Шурой. Роды у Марии Петровны прошли легко, несмотря на солидный вес малыша — почти пять килограммов. Однако на исходе четвертых суток у роженицы поднялась температура, которая и в последующие дни продолжала расти, достигнув вскоре 40,6, — началось общее заражение крови. «Маня очень изменилась, — написал Русанов матери, — вечером даже бредила немного, третью ночь не спит, горячка, приняты теперь все меры, но я страшно боюсь за нее». К несчастью, его опасения оправдались. Срочно приехавшая по вызову сына в Париж Любовь Дмитриевна уже не застала невестку в живых — она-то и приняла на себя все заботы о внуке, оставшемся вскоре после появления на свет без матери. Мобилизовав все наличные средства, Любовь Дмитриевна вместе с внуком вскоре уехала в курортное местечко Аркашон — небольшой порт на побережье Бискайского залива в департаменте Ланды, доступное людям даже с ограниченными средствами. Здесь, на открытом морском берегу среди дюн, поросших сосновым лесом, они прожили несколько месяцев. Сам Владимир Александрович стремился забыться за работой, которой он буквально глушил себя, — подготовкой к экзамену по минералогии, который успешно одолел со второго захода в октябре 1905 года, спустя семь месяцев после смерти жены. Хотя он оказался лишь в середине списка по сложной системе оценок, у него были все основания быть довольным — лиха беда начало!

В письме к отчиму в Орел он детально описал сложную процедуру экзамена, иную, чем принятая в нашей стране, и, несомненно, более изматывающую как для студентов, так и преподавателей. Разумеется, студенты-иностранцы с ограниченным знанием французского языка при этом испытывали дополнительную нервную нагрузку. Еще один характерный штрих — студенту, опоздавшему даже всего на одну минуту, экзамен переносился на следующий семестр — в каждом монастыре свой устав. Все отмеченное нашло отражение в письме: «В четыре часа надо было написать две обширные темы:

1) руды, содержащие цинк и свинец,

2) описать происхождение и характер золотых россыпей и россыпей драгоценных камней.

В прошлый раз, написав начерно и переписав набело одну тему, я не успел ничего написать на другую; теперь, наученный опытом, я с часами, положенными перед собой, все писал прямо набело и как раз к сроку успел кончить все, но даже не перечитал написанного; всего исписал с чертежами восемь страниц формата большего, чем формат писчей бумаги. Можете судить, сколько там было орфографических ошибок, не говоря об оборотах и красоте стиля, о которых у меня не было времени заботиться. Значит, вся эта тьма ошибок не была принята во внимание, ценили, исключительно, содержание. Я недурно знал обе темы и последнюю (о золоте) написал почти с такой же полнотой, как ее изложил профессор на лекциях. Затем на практических работах я определил данные мне минералы, но забыл написать название одного из них. Когда работа была отдана профессору, он, конечно, принял это за ошибку; лаборант подошел ко мне и сказал, рисуя контур минерала: вы знаете название этого голубого минерала? — Да, это топаз. — Но почему же вы не написали этого? — Я забыл.

Тогда он подошел к профессору и сказал, что я знаю название этого минерала, но что я просто забыл его написать, и профессор зачеркнул подчеркнутую было ошибку. На устном экзамене они повторяли вопросы, стараясь говорить медленно, вообще всячески содействовали…» (1945, с. 378–379).

Разумеется, на фоне перегрузок от экзаменов оставались заботы чисто материального свойства, о которых тридцатилетний студент не распространяется, но которые сами собой то и дело возникают в переписке: то опасения за чересчур скромную диету матери, которая в своем Аркашоне с внуком почему-то предпочитает дешевые местные устрицы дорогим молоку и мясу, то жалобы на одинаковую температуру в 5–6 градусов что на улице, что в натопленной комнате и т. д. и т. п. Поэтому неудивительно, что в письмах возникают порой странные, казалось бы, просьбы, например: «Привезите мне, пожалуйста, самые дешевые, самые простые недлинные валенки… Здесь зимой так мерзнешь, как нигде в России» (1945, с. 380). А причина одна — бедность, все деньги теперь уходят на ребенка. Се ля ви — как говорят французы в таких случаях.

Но наконец настает время практики, которая для любознательного студента-геолога или географа прежде всего проверка теорий на местности. Так, следы вулканической деятельности в прошлом Русанов изучал под руководством профессора Лакруа. Летом 1906 года он знакомится с потухшими вулканами Центрального Французского массива, которые произвели на будущего геолога сильное впечатление, о чем он поведал родным в письме от 13 июня:

«Какие чудные картины я видел, и не только видел, но проникал в их научный смысл! На вулканах Оверни под руководством опытных профессоров передо мной открывалась вся глубина и сложность структуры нашей планеты, раскрывалась полная захватывающего интереса и разнообразия ее история!