Русанов

Тут же после высадки из пролива задул сильный «сток» — по инициативе В. Ю. Визе, разработавшего в 20-х годах прошлого века теорию его образования, в литературе этот ветер теперь называют новоземельской борой по аналогии с новороссийской. Этот ветер помешал поставить палатки — французам вместе с Русановым пришлось переселяться в дом Борисова. Поиски проводников продолжались недолго — на этот раз Матвей Хатанзей и Константин Вылка (описанные в книгах Борисова и Носилова) согласились на предложенные условия при активном участии Русанова в качестве переводчика и эксперта. При обсуждении планов работы отряда ненцы с Русановым чувствовали себя настолько уверенно, что Кандиотти в своем отчете особо отметил: «Мы были вынуждены оставаться в стороне» (Benard, 1909, с. 121).

5 августа доктор Кандиотти и Русанов вместе с нартами, частью собак, сетями и другим снаряжением разместились на карбасе Вылки, а курсант Непве и инженер Деламар с подобным же скарбом заняли места на карбасе Хатанзея. Карбасы сильно текли, и поначалу это вызвало тревогу у французов, но ненцы не видели в этом ничего особенного, да и Русанов по собственному прошлогоднему опыту советовал французам на подобные мелочи не обращать внимания — тем не оставалось ничего другого, как согласиться. Только тронулись в путь, как из пролива вновь потянул «сток», настолько сильный, что пришлось срочно приткнуться к берегу, чтобы переждать его. Время ожидания было использовано, чтобы пошить новый парус на карбасе Хатанзея из подручного материала вместо износившегося старого. Путь продолжили только 8 августа и спустя 17 часов плавания достигли места, носившего название «Два креста»: на одном из них была вырезана дата — 1895-й, возможно, оставленная Чернышевым. Только 10 августа были в устье реки Гусиной, а на следующий день у мыса Морозова. Для Русанова эти места запомнились по прошлому году, тогда как оба ненца прожили здесь всю жизнь и Маточкин Шар они знали как собственные пять пальцев. Зато французы успевали только крутить головами по всем румбам, издавая восхищенные восклицания с каждым поворотом скалистого побережья — посмотреть в Маточкином Шаре было на что! Действительно, пейзаж здесь резко отличался от унылого однообразия Белушьей губы на Южном острове или даже от окрестностей Малых Кармакул самым разнообразным сочетанием высоких гор, узкой полосы воды пролива и меняющимися скальными берегами с участками речных дельт в устьях боковых долин, упиравшихся в пролив справа и слева. Определенно, таким пейзажам мог позавидовать самый избалованный европейский турист, но пока они были доступны или местным аборигенам, или редким исследователям, посвятившим себя раскрытию арктических тайн.

Сам Русанов с долей сожаления отмечал, как остаются за кормой многие интересные объекты наблюдений, но он был связан официальной программой и, кроме того, справедливо надеялся (как и получилось) восполнить пропущенное новыми не менее достойными находками уже в ближайшем будущем на иных берегах, которые ожидали его, — ведь год назад для него изучение побережья закончилось практически перед Белушьей губой Северного острова, поскольку дальнейший путь к мысу Выходному и заливу Канкрина был пройден в спешке и на этом участке знакомиться с местностью пришлось практически на бегу. 12 августа очередное усиление ветра привело к еще одной незапланированной стоянке, которую Русанов в сопровождении курсанта Непве использовал для восхождения на гору Вильчека, откуда убедился в отсутствии льда на востоке пролива — это была весьма важная информация, подтверждавшая более благоприятные условия по сравнению с прошлым годом. Разумеется, наблюдения за слагающими породами (в частности, были сделаны находки железного колчедана) оказались сугубо беглыми, но тем не менее они сыграли свою роль. Затем с благоприятным западным ветром благополучно добрались до Белушьей губы, где снова застряли до 18 августа — столько потребовалось времени для ремонта карбаса, чтобы подготовить его для похода по Карскому морю, где была опасность встречи со льдами. Внимание французов привлек высокий белый крест на братской могиле погибших от цинги участников зимовки Розмыслова в 1768–1769 годах, поставленный недавно экспедицией на гидрографическом судне «Пахтусов». Так и осталась нераскрытой таинственная загадка — почему здесь люди мерли один за другим, тогда как в отряде той же экспедиции, зимовавшем на мысе Дровяном всего-то в 10 километрах, от цинги умер всего один человек? Как-то в таких местах порой становится не по себе — острее чувствуешь, как легко в здешних условиях уйти в небытие, однако для полярного исследователя это не повод отказаться от исполнения своих обязанностей, тем более добровольно принятых на себя. Считается, что Розмыслов первым выполнил съемки Маточкина Шара, но пролив уже существовал на секретных картах Адмиралтейства в Санкт-Петербурге, хотя и без указания на исходные материалы.