Руслан и Людмила

Над боем трижды подымалась;
Он пал, а юная княжна
Мне в руки сонною досталась;
И кто прервёт сей дивный сон?
Когда настанет пробужденье?
Не знаю – скрыт судьбы закон!
А нам надежда и терпенье
Одни остались в утешенье».

И вскоре с вестью роковой

Молва по граду полетела;
Народа пёстрою толпой
Градская площадь закипела;
Печальный терем всем открыт;
Толпа волнуется, валит

Туда, где на одре высоком,
На одеяле парчевом
Княжна лежит во сне глубоком;
Князья и витязи кругом
Стоят унылы; гласы трубны,
Рога, тимпаны, гусли, бубны
Гремят над нею; старый князь,
Тоской тяжёлой изнурясь,
К ногам Людмилы сединами
Приник с безмолвными слезами;
И бледный близ него Фарлаф
В немом раскаянье, в досаде
Трепещет, дерзость потеряв.

Настала ночь. Никто во граде

Очей бессонных не смыкал;
Шумя, теснились все друг к другу;
О чуде всякий толковал;
Младой супруг свою супругу
В светлице скромной забывал.
Но только свет луны двурогой
Исчез пред утренней зарёй,
Весь Киев новою тревогой
Смутился. Клики, шум и вой
Возникли всюду. Киевляне
Толпятся на стене градской…
И видят: в утреннем тумане
Шатры белеют за рекой;
Щиты, как зарево, блистают,

В полях наездники мелькают,
Вдали подъемля чёрный прах;
Идут походные телеги,
Костры пылают на холмах.
Беда: восстали печенеги[46]!

Но в это время вещий Финн,

Духо́в могучий властелин,
В своей пустыне безмятежной
С спокойным сердцем ожидал,
Чтоб день судьбины неизбежной,
Давно предвиденный, восстал.

В немой глуши степей горючих

За дальней цепью диких гор,
Жилища ве́тров, бурь гремучих,

Куда и ведьмы смелый взор
Проникнуть в поздний час боится,
Долина чудная таится,
И в той долине два ключа:
Один течёт волной живою,
По камням весело журча,
Тот льётся мёртвою водою;
Кругом всё тихо, ветры спят,
Прохлада вешняя не веет,
Столетни сосны не шумят,
Не вьются птицы, лань не смеет
В жар летний пить из тайных вод;
Чета духо́в с начала мира,
Безмолвная на лоне мира,