Русология (СИ)

- Бог хитрый! Совесть в нас от него, - я вёл, - и свербит, и слезу точит. Совесть в нас как опричнина, ЭмВэДэ-ФэЭсБэ в нас. Только б в стилистике книги книг шло! В книге ведь нет лакун, там сюжет, план и цель... Случайности? Их там нету. Там роли праведных, злых, ничтожных, умных, неумных... Тьма ролей! Там порядок - и неизменный, вплоть что на сцене ставь. Там и грех предусмотрен волею логоса. Что же маяться, если кто по сценарию - да хоть я - роль сыграет не 'доброго', а из 'злых', 'нехороших'? Велено - сделано... Может, с совестью тот трюк, - я прошагал к ней, - в вольность играться: ты, мол, свободен даже от бога, коль бросишь совесть. Все, мол, свободны, все гуляй-полюшко! Нет сценария, а есть совесть, внутренний стражник к вашей же пользе... - Я вдыхал Нику, так она близко. - О, смерть не в том, что я грех свершил... Если б так, что мне маяться, раз - по промыслу, по сценарию, как и было с Иудой, дескать, предателем? Ибо бог ему роль дал! Бог, пойми!! Авраам сына, помнишь?.. чуть не убил его, Исаака... Тоже роль. А моя роль... Я сожран словом, я заигрался в божьих спектаклях! Ты мне Бердяева? Но, боюсь, в нём пир слов как раз, а мне надо пресечь их. Тут не Бердяева, а тут Р'oзанов: 'пусто место', где изначалие. 'Пусто место' я, 'пусто место'...

Ника поникла, и я следил в ней немощность логоса. - Милый, что слова? Может... О, я не знаю!.. Мне всё равно, как жили... Как нам жить дальше, если ты веришь, что мы не жили?

Я её обнял. - Мне нужно в истину. Я не вынесу впредь условности. Я не вынесу меж нас бога, всяких посредников в форме принципов и нотаций... и осуждений! Бог хотел, чтобы ты была, кем он вынудил: несчастливою матерью, горемычной женой. Он Марию спроворил быть кладкой слов его.

- Но я счастлива! - она плакала.

- Не по богу быть, а помимо! - гнул я.

- Да.

- В истину! - заклинал я.

- В этот Пролог твой? - Ника спросила. - Где 'про' есть 'пе-ред', а 'лог' есть 'логос'? Вместе в Дословие, в изначалие?

Бой был выигран. Я изгнал в Нике слово, - стало быть, и расспросы с укорами, - суд над мною минувшим, давности той вой-ны в Чечне, тем, кто взял и сдал первенца, но и новым, хающим бр'aтину, и слов'a, и мораль, от-словную всю культурщину... Хорошо шло! Но вдруг давай меня смех терзать.

XIII

Это после, как мне, утихшему, сын сказал, что он выдумал 'вбрылл пал'aб-йамах'aйство, клом-креп вытыйровать', - и я должен их выучить, чтоб 'сменить язык'. Но, отверг я, надобна масса слов.

Это после, как мы обедали, - не на кухне, а в зале, как много лет назад, ещё с первенцем. Акт сей значил, что я восстал-таки на словесные трюки и начал сам жить. Стол был уставлен. Тикали ходики над роялем.

- Милая, будь добра... - говорил я.

- Хлеб? - в ответ.

- Мама, пряник мне! - дожимал сын.

И словот'a услужала нам.

В Нике видел я... - как назвать? слово тащит в ложь... - скажем, еву. Не с прописных букв еву, не абсолютную, потому что условна против праматери, пусть и евна в той мере, чтоб быть никчёмною, неуместною, невпопад, чуть донною, то есть райскою. А таким тяжело в миру. Приспособленность же Б. Б. и Марки, Шмыгова и Хвалыни, кстати и Верочки, значит рознь природ. Те испорчены - Ника нет. Те словные - Ника райская. Оттого сей мир чужд ей. Ника не люди. Но и не нелюдь, как их трактуют, дескать, в них 'духа' нет... С 'духом' верно. Да, мало 'духа' в них, не как в словных, что раз паскудят, льют кровь друг друга, давят друг друга, лезут в витии и в коноводы, ценят софизмы пошлых ничтожеств - то от 'духовности'. В тот момент, как Адам от познания зла-добра в неком там поколении стал Христос, слово выперло возгласить распоследний жор жизни с пафосным воплем, что и сам 'хлеб' стал бог (в евхаристии)! Чтоб вкушающий внял, что кишки его в 'духе', связь с жизнью прервана, жизни нет, истекла в слова... Мои ели. Я же терзался. Хлеб не лез в горло, ибо я 'хлебом сим', кой сам 'Дух Божий', полон. Казусы с бр'aтиной и моя хворь сказались. Вспомнилось, что таблетки, кои глотаю от нервотрёпок, слабые. А и толк в них? 'Прах ты, в прах возвратишься'. Стресс дело сделал; он дал мне рак... Я сник.

- Папа, плачешь?

- Тоша, ну ешь давай, - встряла Ника.