Русология (СИ)

Он скакнул к трубке. - Да, да, Калигульчик... Занят... Это для нас же... Я умоляю! Я тебя бил?! No, honey... всё, что я делаю, всё для нас... 'Обрыдло'?.. Что значит 'кое-кто в Ницце'?! Если ты так, плюя, что я лезу из кожи, чтоб уехать... И исключительно... Да хоть завтра же, вышло бы! Я хочу обеспечить нас... Да, да, именно. In the same instant это... Что?.. Нет, ты должен! Не заставляй, чёрт... - Он бросил трубку. - Гадкий тин, злой юнец... Я ответствен, так уж мне выпало... Но могу я надеяться, dear? НУжно! - Он зажёг сигарету. - Мы тут сошлись с одним: госзаказ, прибыль делим. Он хочет бонус в виде аванса. Вот зачем... Ты скажи ему, и мы встретимся. Я представлю расчёты... Всё решит твоё мнение! Вы с ним знаетесь с детства. Это не дружбишка двух студентов... Где наша юность?.. - Он устремил взоры вскользь меня. - Признаюсь, очень нужно! - Он поднял руки. - Шмыгов нуждается.

- Хорошо, - я кивнул. - Дай стольник.

Он, вынув деньги, сжал затем мой кулак с ними гладкими и проворными пальцами. - Вот, дарю... Ты поможешь?

Я видел красную мочку. - Феликс, не пирсинг?

Он тихо хекнул. - Аурыкуларная терапыя.

Жил Шмыгов в Тушино, с TV 'Шарп', с музыкальным комбайном, тоже японским, с фирменной мебелью, с эксклюзивным бельём, с гардеробом моднейших многих плащей, брюк, свитеров, кофт, носков, курток, галстуков, картузов, с парой смокингов, с крайне брендовой уймой туфель, с полкой таблоидных книг и авторов вперемежку с альбомами и мужскими журналами. Плюс столовое серебро и бюстики; но ещё больше мелочи, ясно, топовой: фены 'Бош', зажигалки от 'Ронсона' и мужской парфюм 'Гуччи'. Всё было в тренде, всё элегантно. Он любил модное; я ловил его профиль с гладкою проседью (над двоящими блеск глаз линзами) то в проулке на Сретенке подле крошечной церкви, где 'бывал Черчилль', как обнаружилось, то на Бронной, где 'пел Карузо'. Шмыгов знал тайное; будь у Чистых прудов истоки, Шмыгов стоял близ них. Он мог стать краеведом, если б не странность всех его рейдов, не субкультурность: так, 'Bishop's finger', очень английскую по стилистике, дорогую пивную-паб, он ценил, 'Дольче Вита' или же 'Францию' игнорировал. Наряду с англофильством, склонен был к 'дипсомании', как прозвал он запой; было, в ночь он будил меня - сообщить с удалыми смычно-взрывными и акцентируемым на картавости [r] о 'причастности дому Виндзоров', о желании жить, 'чёрт, в fairy and adorable London', о гнусной жизни, отданной деньгам, и, хмыкнув, ввёртывал, что, мол, он не так глуп, как кажется, потому что в Кремле его 'ценят, сэр!'

Я не видел с ним женщин. Он рамки суживал, требуя, чтоб жена была рода древнего, чтоб жила в историческом центре, знала б английский. Сбой одного из условий Шмыгову мерзил; если встречался он с 'парвеню', досадовал. Но имеющих должное ждал иной тест: стать (длинноногость, хрупкость, субтильность), рост (под сто семьдесят) и, первейшее, юность лет восемнадцати, а не то и шестнадцати. Он жену бы воспитывал: читки Диккенса (Троллопа), смотры Тёрнера (Крома), слушанья 'Битлз' (и Генделя). Он её наряжал бы, всяко выгуливал и делился с ней жизненным ценным опытом, любовался бы ею (вечером) голою и заканчивал: спать пора. Он страдал по Лолите с юным либидо. Часто он, сибарит с жёлтым куньим лицом в очках под приглаженной проседью, застывал подле девочек. Он мог их покупать, конечно, но опасался. То есть Лолите нужно случиться как бы законно: взять и пристать к нему доброй волею. А покамест у Шмыгова были юноши, даровавшие хоть иллюзию осязать рядом нежную, квази-женскую плоть - с возможностью под финансовой и моральной опекой ею владычить. Переходилась ли (и насколько) грань, но свелось всё к Калерию, привереде-юнцу с его как бы пустыми рыбьими 'oкулами, прыщавому, своевольному, что молчал большей частью или затейливо комкал фразы в ап'oкопах да выбрасывал редкой фистулой муть, понимаемую лишь Шмыговым, признававшимся в час запоя: 'what the hell , дололитствовал...'