Русология (СИ)

Впрочем, власть только средство. Нас гонит рок - весь род наш. Младше нас и Романовы. Мы живали в Кремле в Москве, мы считались одним из ста высших семейств; но таяли, породнились с купцами, жили в Тенявино, - где тебе взрослым нужно быть, чтоб в указанном месте (а не дойдёт письмо - в том, где мать сообщит и бабушка) в том Тенявино на р. Лохна, где наша мельница, от восточной стены взять к зарослям (бузина и черёмуха) в яму (наши окрестности в известковых пластах лежат) и найти там схрон с вещью, памятной Квашниным, сын. Там есть наш корень, мы этим корнем связаны с русскостью, но и с истиной. Вот что эта реликвия, патримоний. Сделай так. Орды нечисти, овладевшей Россией, целят сгубить нас. Много в нас русскости. Может, полная русскость в нас; перебрали мы русскости - чем опасны в 'сём мире'.

Русскость есть странный вид жизни, сын.

В том Тенявино, за Садами, - кладбище при старинном погосте; церкви же след простыл, звалась Троицкой, век семнадцатый; нынче кладбище общее, а не только дворянское. А в верстах двух от мельницы, бывшей дедовой, вверх по Лохне, есть там сельцо, звать Квасовка, где пишу сейчас, где владели мы... и хоромы боярские, и гумно, и конюшни, избы дворовых и погреба, церквушка, замкнуты стенкой белого камня: время тревожное. Всё окрест было наше. Здесь воеводил, в древние годы, предок-боярин. Вотчины след простыл; лишь Закваскины как плод барских утех остались. Кажется, что меня в ЧК сдаст Закваскин; ты и узнаешь.

К нам в окно ветвь черёмухи, холода; затоплю печь...'

Мой отец злился: всё про 'бояр' и 'русскость' вместо раскаяний, что, мол, случаем, против воли, кем-то обманутый, стал вредить новой власти. Кто он есть, Александр Квашнин, 'враг народа', чтоб поучать жить?! Нет, пусть бы каялся, умоляя забыть его!.. Так роптал мой отец и думал: то спрыгнуть с поезда и вернуться на службу; то вдруг планировал сундучок снести в МГБ чекистам; то решал не искать сундучок, а лишь съездить в Тенявино либо в Квасовку, посмотреть на могилы, если остались. Всё. Бессознательно он рассчитывал в тех местах встретить память: речку, где возле родственной тени он удил рыбу, или созвездия, кои видел с салазок. К месту рождения съездить можно, это партийно, патриотично и по-советскому.

День, Москва, пересадка; час был в запасе. На Красной площади он не мог собрать мысли. Долго патруль проверял документы ст. лейтенанта, явно смятённого, и потомок бояр твердил про какой-то огрех. Попав затем в Мавзолей с Вождями, он смотрел на того, при котором рос с детства. Рядом, рукой подать, за кремлёвскими стенами крепко держат 'штурвал страны' Маленков и Хрущёв, 'титаны', мудрые люди 'чистой души', 'честь партии', 'авангард земли'... Но о том, что в Кремле жили встарь Квашнины, не думал. Прошлого не было, а отдельное: меч Суворова, страстотерпие Сорского и поэзия Пушкина, - лишь почин для того, что принёс Октябрь.

На рассвете поезд вкатил во Флавск...

В неподвижном тумане он вышел к центру старого и большого села, имевшего статус города. Километр он шагал шоссе, после - к западу по всхолмлению... склон тёк в пойму, вдоль коей пашни... Наискось полз маршрут, чтоб, свернув, рухнуть вниз к мосту, где шумела речонка в тальнике и в черёмухе. Здесь - село (дворов в сто, видать), всё из древнего кирпича и камня, кровли железные... Солнце брызнуло, и туманы качнулись. Воздух, напоенный разнотравьем, скотными испареньями и печными дымами, зыбился. Шли куда-то косцы... Телега... Стадом коровы. Он двинул тропкой, явно рыбачьей, что от моста шла в ивы... вымок, испачкался... Вот развалины... Вьются ласточки... У плотины, грохочущей, - в тине треснувший жёрнов... В зарослях, под которыми быть должно было нужное, он опробовал известковые камни...

Здесь! сундучок!!

Открыв его, он взял вещи, плоское с круглым, бросил их в сумку и, задержавшись, стал мониторить из-за кустарника ряд домов вблизи. Был один по фасаду в целых пять окон (прочие по три) - явно кулацкий в прежнее время, нынче же ветхий, сильно обшарпан. Свиньи и куры рыли помойку, сохли обноски... вышел мужик с мальцом, следом женщина... Благороден строй, свергший выжиг ради беднейших! Он вздумал в Квасовку... У околицы речка чуть отклонялась... И он признал всё. Небо и вётлы и даже редкие здесь, к краю, избы стали знакомыми. Здесь отец его влёк в салазках, и, может, то вон окно светилось... Вид являл край Тенявино и д. Квасовку - там, за речкою, на яру, отделённом разлогами от тенявинского близ яра и, слева, дальнего, за покосом, яра с иным селом. Шаткой лавой минувши речку, он, кручей, - молод был, - прянул к Квасовке. Вот изба... древний красный кирпич, хлев каменный, сени тоже из камня, также три дерева, вроде, лиственки... Он стоял столбом. В окнах юркнуло, дверь открылась, выступил тип не в мешаной, а в конторской одежде: брюки и галстук. Следом вдруг - лик с насупленной бровью, пьяный и вздорный. Тип спросил: 'Вы из органов по вопросу? Вы бы повесточку...' Различив знаки рода войск, он умолк.