Руссиш/Дойч. Семейная история

Зина угасала на глазах, и Емельян чудом успел на прощание с самым любимым человеком его жизни. Держа жену за руку и глядя ей в глаза, он долго-долго рассказывал ей об Осташкове, о храбрых, доблестных сражениях их сынка Максима с германскими фашистами. Вспоминал, как они познакомились в «пьяном чекистском походе», как проводили «медовый день» на Кличине, как обживали квартиру на Карловке, бывшей Купеческой, как радовались школьным успехам детей, как тайком шептались на кухне и муж разбалтывал, ради интересов понимания супругой, маленькие государственные тайны.

Не обладавший голосом, но обожавший задушевные мелодии, Емельян отважился даже пропеть милой жёнушке строки из их любимой песни про то, как приходят и уходят годы, появляется седина на висках, но, когда взгрустнётся на сердце, двум родственным душам хочется обняться, взглянуть друг другу в глаза и оживить нежность той первой незабываемой ночи, память о которой они пронесли через все испытания, подброшенные жизнью.

На следующий день после приезда мужа Зина умерла. Отец передал дочери единственную семейную драгоценность – узенькое золотое колечко, которое когда-то приобрёл в подарок любимой женщине на накопления первых трудовых лет. Похоронить супругу пришлось здесь же, на местном кладбище в далёкой Чувашии. Забрав дочь, возвратился Емельян в Осташков. Но с далёким местом захоронения своей любимой Зиночки он не смирится. Когда представится возможность, перевезёт прах супруги поближе к своему месту жительства, завещав дочери обязательно положить себя в землю рядом с женой.

После того, как немцев отбросили на пару сотен километров, в Осташкове постепенно, шаг за шагом, стала возрождаться жизнь. Восстанавливались кожзавод, торфодобыча, рыбзавод. Началось строительство более мощной ТЭЦ. Вновь запускались мебельное, швейное, верёвочное и бондарное производства. Заработали артели «Красный кустарь», «Красный утильщик» и «Красный булочник».

Дуся-Дина, которой исполнилось 17 лет, захотела работать парикмахершей, чему она немножко научилась в эвакуации. А когда открылись школы, пошла доучиваться в десятый класс. Стала она девушкой привлекательной во всех отношениях – точёная фигурка, папины льняные волосы и мамины карие глаза. В мирное время заглядывались бы на неё все парни. Да только сейчас они в городе почти отсутствовали.

В обязанности Емельяна входило всестороннее поддержание в городе и районе порядка, поиск шпионов рейха и предателей, начавших было сотрудничать с оккупантами на временно занятых вермахтом территориях. В инструкциях, поступавших на этот счёт из центра, кажется, впервые не устанавливались квоты отлова тех и других.

После утраты жены и пропажи без вести сына возненавидел он немцев в десятикратном размере. Это они, агрессоры, виноваты в том, что лишился он двух самых любимых людей. Ему хотелось самому строчить из пулемёта, сбрасывать бомбы, давить танками и стрелять из артиллерийских орудий по всем этим мерзким человеконенавистникам. Но шансов попасть на фронт у капитана госбезопасности не было.

«Никогда, никогда, и через 50 лет, не будет им прощения за зверства, причинённые нашей стране и нашему народу, – думал Емельян. – И я сам как советский человек должен взять на вооружение абсолютно справедливый призыв Ильи Эренбурга „Убей немца!" Я должен что-то предпринять, чтобы лишить жизни хотя бы одного фашиста. Я обязан внести личный вклад в нашу приближающуюся победу».

Как и все советские люди, уполовиненная семья Селижаровых в нужные часы спешила к репродукторам, чтобы услышать сводки новостей с фронта, сообщаемые мощным голосом Левитана. Они наконец-то становились всё более оптимистичными. Оказавшийся в глубоком тылу Емельян уж было потерял надежду на личное отмщение германскому отродью, как вдруг сама судьба решила предоставить ему эту уникальную возможность.

В конце 1943 года в Управлении по делам военнопленных и интернированных при НКВД, за последние 4 года резко увеличившим масштабы своей деятельности, вспомнили об Осташкове. Концлагерь в Ниловой пустыне, где нашли свой последний приют тысячи поляков, закрыли ещё летом 1940 года, сразу после расстрелов, и тщательнейшим образом замели следы их пребывания. Но, очевидно, воспоминания о крупнейшем месте заключения польских военнопленных сохранились. В окрестностях Осташкова решили создать лагерь № 41 для немцев и граждан других государств, воевавших против СССР, на 5-7 тысяч человек. Выбор пал на небольшой посёлок торфо-разработчиков на берегу озера в трёх километрах от райцентра. Рядом проходила железная дорога, что было удобно для приёма и отправки «спецконтингента».