Русская Америка: открыть и продать!

Резанов в положении калифорнийских дел разбирался хорошо и, мысля здраво и дальновидно, хотел подготовить организацию там земледельческой базы РАК (позднее его идея была реализована с основанием в Верхней Калифорнии Форт-Росса).

За четыре года до этого Резанов овдовел, и теперь полюбил вновь — дочь коменданта испанской крепости Сан-Франциско Марию де ла Консепсьон д'Аргуэльо.

И был с ней помолвлен.

И личные, и политические перспективы радовали, однако вынужденный срочно уехать в Петербург, на обратном пути в русскую столицу он заболел и 1 марта 1807 года в Красноярске умер.

Ну, об этом писали Брет Гарт и Андрей Вознесенский, об этом пели в театре «Ленком», а мы, помолчав минуту над могилой еще одной великой любви, продолжим нашу «историю с географией»...

А вообще-то о неожиданной смерти Николая Петровича Резанова надо бы сказать и еще кое-что, помня о «неожиданной» смерти его тестя Шелихова, да и о смерти Павла Первого.

Уход Резанова с арены событий в небытие, безусловно, повлиял на долгосрочные перспективы Русской Америки самым отрицательным образом. И его смерть была так кстати для кое-кого и так выгодна вполне определенным мировым кругам, что волей-неволей задумываешься — была ли и она случайной?

Его свояк Михаил Булдаков проявил себя талантливым торговцем и администратором, но отнюдь не государственным умом. Он был лично знаком императору, но серьезного государственного влияния не имел.

Выдающийся правитель российских американских колоний Александр Андреевич Баранов был и торговцем, и администратором, и дальновидным, говоря языком современным, геополитиком. Но Баранов был далек и от Петербурга, и от престола.

Иное дело — статский советник Резанов... Именно он мог стать генератором практических концепций, ориентированных и на верхи в столице, и на практических реализаторов этих концепций в зоне Тихого океана.

Он им, собственно, и был.

Резанову было под силу, опираясь на опыт и энергию таких единомышленников, как Булдаков и Баранов, подвигнуть императора на масштабные практические действия в Русской Америке и вообще на Тихом океане. Тем более что энтузиазм на сей счет тогда у Александра наличествовал.

А при необходимости Резанов мог и дипломатически парировать внешние угрозы новому русскому делу. Резанова не стало, и широкий геополитический замысел заглох.

И было ли это случайным? — спрошу я себя и читателя еще раз.

Есть в истории начальных русско-японских отношений и еще две более чем интересные судьбы, закончившиеся тоже настолько странными смертями, что анализ этих судеб почти расставляет все точки над всеми «i» и «ё»...

Это — жизнь и смерть отца и сына Лаксманов...

Эрик (в русских письмах он подписывался Кириллом) Лаксман родился 27 июля 1737 года в Финляндии, в Нейшлоте, окончил гимназию в Борго, но курс университета в Або закончить не смог по бедности. В 25 лет он переселился в Петербург и с этого времени связал свою судьбу с новой родиной. Вначале преподавал естествознание и физику, потом получил в Барнауле место пастора. Но везде он, будучи человеком прилежным и наблюдательным, занимался научными изысканиями. В тридцать три года был избран академиком «по экономии и химии». Много ездил по России и почти весь 1772 год провел на юге, занимаясь переливкой в мелкую монету захваченных у турок медных пушек. В сорок три года Лаксман-отец получил место обер-егермейстера на Нерчинских рудниках и навсегда переселился в Сибирь, бывая в столице лишь наездами.

Вскоре он устраивается свободнее, заняв «кабинетскую» должность по минералогии. Кроме того, ему выхлопотали пенсию от Академии.

Кирилл Густавович был действительно серьезным ученым — пусть и не выдающимся. Его класс подтверждается уже тем, что статья о нем есть в Большой Советской энциклопедии.

В середине 80-х годов он намеревался провести исследования на Охотском море и даже собирался посетить американский берег. Лаксман был знаком с Шелиховым, так что тут все было естественно. Просился он и в экспедицию Биллингса, но его просьбу отклонили (возможно, из-за холодных отношений с Палласом, идейно патронировавшим экспедицию и бывшим с Лаксманом в научных «контрах» по поводу происхождения Байкала — в чем правота была, надо сказать, на стороне финского сибиряка).

В 1791 году у русских берегов потерпел крушение японец Кодаи и вместе со своим спутником был привезен в Иркутск. Перед их отправкой в Петербург (где они были весьма обласканы) Лаксман знакомится с ними, сопровождает в столицу, а там предлагает правительству воспользоваться удобным случаем отправки потерпевших на родину и завязать с Японией отношения.

Предложение было принято, и его автору поручили выработку наставления экспедиции. А ехать с японцами в эту беспрецедентную командировку было велено второму сыну Эрика — капитану Адаму Эриковичу Лаксману.

Адам родился в Барнауле в 1766 году, окончил Сухопутный кадетский корпус и с 1786 года был исправником в Гижигинске, расположенном на северном берегу Охотского моря в районе Гижигинской губы.