Русская Армения

Поднялись утром, — снег везде кругом; на всех горах, во всех впадинах, рвах и ямах. Облако, густое и туманное, сидело на Семеновке, закрывая дали. Мы боялись, что не увидим по дороге ровно ничего. В Семеновке казацкий пост, оберегающий перевал и сдерживающий весьма обычные в этой стране разбои татар, — пост земской стражи, почтовое отделение, сберегательная касса; живут тут частью армяне, но больше молокане.

— Каков этот народ молокане? — спросил я сторожа-армянина, подававшего нам утром самовар.

— Народ честный, живут хорошо, обиды от них — никакой, — отвечал сторож. — Вот татары, — те воруют, когда приходят в горы, на летние кочевья. От них и караулы ставятся. Казацкие разъезды по дороге разъезжают. Между Дилижаном и Семеновкой ночами небезопасно тогда бывает; почту не иначе как с конвоем казацким отправляют, тоже и экипажи срочные, а на всех горах посты расставляют. Нижние-Ахты есть местечко неподалеку, так там 200 пластунов постоянно живут, пока глубокие снега не впадут, и ворам станет неудобно в горах жить, в лесах прятаться. Тоже и в других местах есть команды пластунские. А теперь ничего, безопасно по дороге, татары давно ушли, в лесах никого нет.

Так что наше зимнее путешествие, в сущности, вышло безопаснее летнего, хотя почту на наших глазах еще продолжают провожать верховые казаки.

Какой-то торговец-армянин из ближайшего местечка попросился у нас подвезти его до следующей станции. Посадили его на козлы и стали с ним беседовать.

По его словам, молокане — люди честные и с армянами живут ладно. Татары тоже с ними не ссорятся, но из них бывают воры и разбойники. Все почти местные товары перевозят в своих фургонах молокане; у них хорошие лошади и вся нужная справа. Фургон стоит немало — от 350 до 400 рублей; от Эривани до Акстафы берут они 30 коп. с пуда. Армяне же здешние живут бедно; почти все — одним земледелием занимаются. Торговля служит подспорьем только для немногих. Земля здешняя холодна, мало плодородна; сеют больше пшеницу и ячмень, но родится не очень хорошо; зима долгая, целых пять месяцев; овец приходится перегонять далеко, на южные скаты гор, где зима всего два месяца. Сено им дают только в продолжение двух месяцев, в остальные — питаются подножным кормом, на пастбищах, оттого падает их много. Откупают еще рыбу в Гокче; платят 600–700 рублей за лиман (т. е. один из заливов озера); продают рыбу в мае и июне по 1 р. 40 к., 1 р. 20 к. и даже 80 коп. за пуд; тогда ее ловится много, до 60-ти пудов в день, — зато мелкая; а теперь она стоит по 4 руб. и по 4 р. 50 к. за пуд, потому что она крупная, и ее немного.

Мы ехали, окруженные белым облаком, не видя ничего, кроме своей коляски. Вдруг пахнул откуда-то ветер, облако сдуло с дороги, как метлой паутину, и кругом засиял ясный голубой день, проливший в мою душу неожиданную радость и надежду. Перед нами, глубоко внизу, засверкала, приподнятая краями к горизонту, синяя гладь громадного озера-моря с широко расплесканным по ней расплавленным серебром солнечного отражения…

Сдутое ветром, облако лениво тянулось по его поверхности, курясь дымками тумана, к тесному ущелью гор.

С первого взгляда озеро Гокча смахивает на Мертвое море; кругом его — такие же бесплодные, мало живописные горы, в роде Моавийских, окружающие цепью водную чашу Гокчи, словно застывшие бурые волны; только здесь горы придвинулись ближе, не так уж пустынны и присыпаны белым снежком, о котором, разумеется, не имеет понятия раскаленная страна Содома и Гоморры…