Русская Армия генерала Врангеля. Бои на Кубани и в Северной Таврии. Том 14

19-го я прибыл в Керчь. Погрузка у Ачуева шла успешно. На Тамани наши части заняли 18-го станицу Старотиторовскую. Однако 19-го противник, сильно усилившийся, сам перешел в наступление. К вечеру наши части были потеснены. Начальник отряда генерал Харламов⁹⁰ доносил, что несет большие потери и вынужден отходить. К ночи отряд генерала Харламова, понесший чрезвычайно тяжелые потери, отошел к станице Таманской. Я отдал приказ начать погрузку войск для переброски в Керчь.

Кубанская операция закончилась неудачей. Прижатые к морю на небольшом клочке русской земли, мы вынуждены были продолжать борьбу против врага, имевшего за собой необъятные пространства России. Наши силы таяли с каждым днем. Последние средства иссякали. Неудача, как тяжелый камень, давила душу. Невольно сотни раз задавал я себе вопрос, не я ли виновник происшедшего. Все ли было предусмотрено, верен ли был расчет.

Тяжелые бои на Северном фронте, только что разрешившие с таким трудом грозное там положение, не оставляли сомнений, что снять с северного участка большее число войск, нежели было назначено для кубанской операции, представлялось невозможным. Направление, в котором эти войска были брошены, как показал опыт, было выбрано правильно. Несмотря на нескромность кубанских правителей, задолго разболтавших о намеченной операции, самый пункт высадки оставался для противника неизвестным. Красные ожидали нас на Тамани в районе Новороссийска. Войска высадились без потерь и через три дня, завладев важнейшим железнодорожным узлом – Тимашевской, были уже в сорока верстах от сердца Кубани – Екатеринодара. Не приостановись генерал Улагай, двигайся он далее, не оглядываясь на базу, через два дня Екатеринодар бы пал и Северная Кубань была бы очищена. Все это было так.

Но вместе с тем в происшедшем была значительная доля и моей вины. Я знал генерала Улагая, знал и положительные и отрицательные свойства его. Назначив ему начальником штаба неизвестного мне генерала Драценко, я должен был сам вникнуть в подробности разработки и подготовки операции. Я поручил это генералу Шатилову, который, сам будучи очень занят, уделил этому недостаточно времени. Я жестоко винил себя, не находя себе оправдания.

Единственное, что дал нам десант, – это значительное пополнение десантного отряда людьми и лошадьми. Число присоединившихся казаков исчислялось десятью тысячами. Это число не только покрывало тяжелые потери последних дней на Северном фронте, но и давало значительный излишек.

Я решил сформировать 2-ю кубанскую дивизию, пополнив иногородними сводную дивизию генерала Казановича и передав казаков в

1-ю кубанскую дивизию генерала Бабиева. Сводную дивизию, переименованную в 7-ю и 6-ю дивизию, свести в 3-й корпус. Во главе последнего должен был стать генерал Скалой⁹¹, прибывший в составе отряда генерала Бредова⁹², бывший начальник 33-й пехотной дивизии. 2-й и 3-й корпуса и Терско-Астраханская бригада должны были составить 2-ю армию. 1-й и Донской корпуса – 1-ю армию. 1-я и 2-я кавалерийские дивизии – отдельный конный корпус.

Вопрос о назначении командующего 2-й армией весьма меня беспокоил. Единственным подходящим кандидатом мог бы быть генерал Абрамов, однако последнего трудно было заменить. К тому же сам генерал Абрамов просил оставить его во главе своих донцов. После долгих колебаний я остановился на генерале Драценко, последнего горячо рекомендовал генерал Шатилов. По возвращении своем из поездки к генералу Улагаю он докладывал мне, что одна из причин кубанской неудачи – нежелание генерала Улагая руководствоваться указаниями генерала Драценко. Дальнейшее показало, что выбор генерала Драценко был крупной ошибкой. На должность начальника штаба генерал Драценко наметил генерала Масловского⁹³, бывшего начальника штаба Главноначальствующего Северного Кавказа генерала Ляхова⁹⁴. Генерал Масловский был усердный работник, весьма исполнительный, но назначению его на ответственную должность начальника штаба армии я мало сочувствовал. <…>

Разгром красных войск поляками обозначился в полной мере. Количество пленных, захваченных поляками, превосходило 100 000. Немногим меньше было интернировано в Германии. Вместе с тем все более выяснялась возможность заключения Польшей и Советской Россией мира. Стала известна декларация Польши, определенно заявлявшая, что «Польша искренно желает мира». Намечался и пункт переговоров – Рига.

Оставив генерала Шатилова в Керчи, я в ночь на 20-е выехал в Севастополь. Немедленно по приезде я принял ряд мер, чтобы сгладить впечатление от последней неудачи нашей на Кубани.