Русская борзая (сборник)

Кладбища стареют и умирают, как люди, только их век дольше человеческого. Когда белградское кладбище на Ташмайдане угасло, в лощине, что спускается к Дунаю между Хаджипоповцем и Карабурмой, сначала похоронили медведя, а потом перевезли туда и городское кладбище. За ним в мгновение ока переехали лавки, торгующие всем тем, что необходимо человеку в конце пути, когда ему уже ничего не нужно. Резчики по камню, жестянщики и литейщики, что делают кресты, поставили свои новые, на скорую руку сбитые будки, лишь только краска на них просохла, вдоль низины между Профессорской колонией и целиной. Появились там и мастерские другого рода, например, льющие статуи и колокола. Над одной из этих мастерских, в лощине, где ночью слышно, как суда борются с дунайским течением, жил после войны почтовый служащий по имени Неделько Михаилович. Он работал во Втором почтовом отделении на вокзале и забрел уже в то время жизни, когда на каждом углу человека ждет по году, а на каждом втором – по болезни. От привычек и желаний молодости у него почти ничего не осталось, разве что язык снова оказался без костей, то есть Неделько Михаилович опять, как в детстве, не мог произнести «р». Единственное, что он сохранил с молодости, была почти позорная и совершенно бессмысленная привычка: он обходил белградские рестораны, по праздникам и воскресеньям ходил в них завтракать, смотря на снег сквозь чашку, и воровал там красивые ложечки. Не понимая, зачем ему это нужно, он тем не менее со временем досконально изучил все разновидности ложечек во всех заведениях – от ресторана «Под талисманом» до того, что назывался «Бания». Он отлично разбирался в том, из какого материала сделана ложка, и иногда ту, что ему особенно нравилась, прятал в рукав и уносил домой. Этим тщательно отобранным ложкам почтовый чиновник давал имена небесных светил и подвязывал их к петлям своего старого пальто, так что теперь у него дома висели Меркурий, Марс, Юпитер, Луна, Венера и Сатурн, а одна последняя петелька оставалась пока пустой. Порой Неделько Михаилович испытывал странное чувство, что он понапрасну тратит время на почте, и поиск ложечек его в такие дни успокаивал. И вообще, это было единственное, что осталось ему от молодости. Он старел, и однажды, когда дула «кошава», а в домах бросали рукавицы в огонь, чтобы утишить ветер, он заметил, что его утомляет даже свист. Так обнаружилось, что он, оказывается, частенько свистит, чтобы скрыть изъян в носу, заставляющий дышать ртом. Это открытие стало для Неделько Михаиловича судьбоносным.

На почте он ведал отправкой книг и обязан был предварительно перелистать каждую книгу из бандероли, чтобы проверить, нет ли в ней спрятанных денег, письма или цветов, потому что в те годы растения распространяли через все границы свои цветочные болезни. В работе он настолько поднаторел, что мог одной рукой открыть книгу, упереть в страницы большой палец и за считанные секунды пропустить их под указательным все по порядку; страницы при этом трепетали, выдыхая ему в лицо каждая свой запах, словно при поцелуе. При этом он запоминал то, что успевал – все быстрее и больше – прочесть в книге. Так, из одного учебника он узнал, что звуки музыкального ряда обозначаются цифрами от 1 до 8, а из какого-то календаря – что цифру можно представить в виде буквы, и все это зачем-то запомнил.

Теперь, когда Неделько Михаилович установил, что уже десятилетиями насвистывает один и тот же короткий мотив, дыша сквозь него, он решил его «прочесть». Возможно, в нем что-то «записано». Он пересчитал звуки своей мелодии – их было двенадцать, но некоторые из них повторялись. Мелодия начиналась с двух тонов средней высоты, которым соответствовали две пятерки. Затем она уходила на нижнюю грань, что было естественно обозначить нулями, поднималась к самому высокому тону, восьмерке, опускалась на одну ступень к семерке и устремлялась глубоко, почти в самый низ – здесь была единица. За ней следовала четверка, снова восьмерка, а кончалось все ровной троекратно повторенной двойкой:

550087148222