Русская демонология

Буквальный перевод на современный язык будет таков: «Помнил он, как говорил, первоначальных времен войны и тогда напускал десять соколов (пальцев) на стадо лебедей (струн): который (из соколов) догонял какую (лебедь), та пер вая и пела песнь («славу») старому Ярославу (Мудрому), храб рому Мстиславу (Владимировичу), который зарезал Редедю (касожского князя) перед полками касожскими (в Тьмуторокани), прекрасному Роману Святославичу (сыну Святослава Ярославича, князя Тьмутороканского). То, братья, Боян не десять соколов на стадо лебедей напускал, но свои вещие персты на живые струны возлагал; они же сами собой (без всяких усилий, в привычных старых выражениях, («старыми словесы») князьям славу рокотали».

В поэтическом переводе Николая Заболоцкого эти же строки звучат иначе:

Жил он в громе дедовских побед,
Знал немало подвигов и схваток,
И на стадо лебедей чуть свет
Выпускал он соколов десяток.
И, встречая в воздухе врага,
Начинали соколы расправу,
И взлетала лебедь в облака
И трубила славу Ярославу.
Пела древний киевский престол,
Поединок славила старинный,
Где Мстислав Редедю заколол
Перед всей касожскою дружиной,
И Роману Красному хвалу
Пела лебедь, падая во мглу.

Но не десять соколов пускал

Наш Боян, но, вспомнив дни былые,
Вещие персты он подымал
И на струны возлагал живые, —
Вздрагивали струны, трепетали,
Сами князям славу рокотали.

Казалось бы, поэт пересказал то же самое, но разница, весьма существенная. На самом деле в «Слове» соколы вовсе не терзают лебедей и те не поют предсмертную песню, «падая во мглу». Речь идет скорее о ритуальной игре: соколы догоняли лебедушек и тогда те пели радостную песню — «славу». Точно так же и певец Боян, который не рвал пальцами струны, а лишь слегка прикасался к ним, а они сами «рокотали».

Намного точнее это и звучит в переводе Василия Ивановича Жуковского:

Вам памятно, как пели о бранях первых времен:
Тогда пускались десять соколов на стадо лебедей;
Чей сокол долетал, тот первую песнь пел:
Старому ли Ярославу, храброму ли Мстиславу,
Сразившему Редедю перед полками касожскими,
Красному ли Роману Святославичу.
Боян же, братия, не десять соколов на стадо лебедей пускал,
Он вещие персты свои на живые струны вскладывал,
И сами они славу князьям рокотали.

Лишь небольшое уточнение: чей сокол достигал первым лебедушки, тот и начинал петь первым. Это был старинный ритуал в соревновании певцов, а не охота на лебедей.

Эту же ошибку допустил и Пушкин, правда заменив сокола коршуном. Так было правдоподобнее, ведь коршун — злой, а сокол, наоборот, если не добрый, то — светлый образ. Все равно получилась охота, а не единение двух символов: мужского — сокола и женского — лебеди. Мужественный сокол и прекрасная лебедь — это символ любви, который позже заменили другим — двумя целующимися голубками, а древние песни — новыми и довольно слащавыми: «Голубок и горлица никогда не ссорятся…»

Но вернемся к «Слову о полку Игореве». Читаем дальше: «Уже бо, братие, не веселая година въстала; уже пустыни силу прикрыла! Въстала обида в силах Дажьбожа внука, вступила девою на землю Трояню, въс плескал а лебедиными крылы на синем море; уДону плещучи, упуди жирня времена».

Поясним: «убуди» — это значит «прогнала», а «жирня времена» — «обильные, счастливые времена». Этот отрывок следует понимать так: «Уже ведь, братья, невеселое время настало, уже пустыня (нежилое, чужое, пространство — степь) войско прикрыла (трупы убитых покрыла трава). Встала обида в (этих полегших) войсках Дажьбожья внука (то есть русских), вступила девою на землю Трояню (на Русь), всплеснула лебедиными крылами на синем море у Дона; плеская, прогнала времена изобилия».

Здесь речь уже идет не о лирической поэзии и не о любви и красоте. Тут имеется в виду предсмертная, лебединая песня, или, как говорится в «Слове», — обида.