Русская деревня. Быт и нравы

Здравый крестьянский смысл не только позволял отнестись к вещам непонятным, запредельным и отвлеченным, но и рождал в крестьянской среде некоторое количество скептиков, своеобразных Вольтеров в лаптях. Вот речь одного такого человека: «Судьба! Черт его знает, судьба это или не судьба. Судьба, говорят, как индейка. Как жилось, так и жили своей семьей сами. Кто будет указывать, залазить в чужую семью? Каждый в своей семье. А в лучшее все-таки верили. Конечно, верили. Ждали, что лучшее придет, может, получше будет. Загробна жизнь! Чо загробна? Умрешь, дак кака там загробная? И сейчас так же. Умрешь, закопают, и все. И вся загробна жизнь. Ну вот раньше умирали, их в церкву увозили отпевать — снять все грехи с души нашей грешной, чтоб спокойно хоронить человека. А теперь вот не стали отпевать у церкву возить. Отпевают так, заочно теперь уж. Схоронют, а потом отпевают. Умрешь, а там хоть куда, земля и земля» (Е. Т. Дорохова, 1912).

И все-таки страх смерти постоянно присутствовал в повседневной жизни людей. Он лежал в сознании людей под спудом повседневных забот, но, вырываясь изредка на поверхность, проявлялся многообразно. Люди умели горевать. Мечта о долгой жизни в сочетании с этим осознанным страхом смерти была для человека сокровенной, потаенной, самой дорогой. Анна Куприяновна Фоминых (1907) так рассуждает об этом: «Судьба для нас значила многое. Судьбу определяли родители, они более старшие, отдавали в работники, женили не по хотенью. Будущего не боялись, верили в лучшее. Сегодня хорошо, завтра будет еще лучше, дети вырастут, помогать будут. А смерти никто не хотел ни своей, ни тем более родным. Смерти боялись очень. Детей малых ей стращали. У Бога просили, чтобы он дал здоровья и долгих лет жизни, на всех праздниках в первую очередь желали друг другу долгих лет жизни. Сейчас многие не боятся смерти, а тогда боялись очень».

Общедеревенские страхи, общедеревенские радости и общие для всех печали. «Самое большое горе во всей деревне было — это когда кто-нибудь из жителей умирал. Покойников оплакивали — были даже специальные ревуны. Если у одного горе — значит, у всей деревни, у всей окрестности горе. Горе делили сообща» (А. В. Власов, 1927).

Смерть как важнейшее осознанное событие в жизни человека требовала и особого к себе отношения. Ее ждали, к ней готовились загодя. Смерть не просто венчала жизнь человека, она и вознаграждала его за эту жизнь. Павла Алексеевна Колотова (1909) считает так: «Смерть представлялась естественным, как рождение, но торжественным, грозным и радостным событием, которое избавляло от лишних забот, лишнего рта и от других страданий. Старики терпеливо ждали смерть и призывали ее, однако самоубийство считалось позором. Старики готовили себя к смерти, но встретить ее спокойно мог лишь только тот, кто был чист душою перед Богом и людьми, кто не делал зла и не был одиноким. По-ранешному считалось: чем больше грехов, тем тяжелее умирать. Совсем безгрешных, конечно, не было. Человек мучался своим грехом, поэтому перед смертью люди причащались и каялись в своих грехах. Это облегчало их страдания. Ранее считалось, что чем добрее человек, тем дольше он живет, а злоба порождает болезни».

Раскрытость, свежесть чувств, их непосредственность и сила, свобода излияния выгодно отличают русского крестьянина прежней эпохи от наших современников. Контролировать себя в моменты горя, стесняться и стыдиться окружающих не следовало — это были родные и соседи, помогавшие человеку горевать. Эмоциональная раскрепощенность. М. В. Сурин (1902) подметил это так: «Сейчас мало плачут открыто, раньше плакали больше. Было очень мало грамотных, а чувства-то — скорбь, горе — были такие же. Когда умирал человек, приходили соседи, сочувствовали, а сейчас все грамотны стали и сдержанны». В. Г. Богина (1913) тоже помнит: «Спасу нет ревели — кто умрет дак!»

Сочувствие, эмоциональная поддержка распространялись и на тяжело больного человека, находившегося между жизнью и смертью. Александр Георгиевич Рокин (1908) запомнил такой деревенский обряд, практиковавшийся в его родной вятской деревне: «Особенно хорошо в моей молодой памяти сохранился эпизод, о котором люди уже, наверное, забыли. Расскажу я об так называемом “курятнике”. Когда захворает старший в доме, и серьезно, то посылали за попом и сзывали всю родню, и всех односельчан, по одному с дому, на “курятник”. В это время накрывают столы скатертями, выносят больного на лавку, усаживают его в красный угол и “начинаются столы”. Это угощение, причем перед каждым стоит чашка с пивом. Сам больной не должен ничего есть. Если он сидит накрытый простыней, то над его головой читаются молитвы священником. Когда кончается его соборование и пирование, его уносят. Причем приметы требуют, чтобы никто не выходил из комнаты, прежде чем вынесут закрытого простыней больного. После чего “курятник” кончался, и весь народ расходился по домам».