Русская дива

Он не знал, что именно в это время к четвертой платформе Ярославского вокзала подошел поезд «Киров — Москва» и из него вышла его дочь Оля, сбежавшая из-под надзора своих вятских родичей.

54

Если бы месяц назад кто-то сказал Рубинчику, что ему еще предстоит пережить в последние дни пребывания в России, он рассмеялся бы этому провидцу в лицо и назвал его сочинителем мелодрам. Тем паче, что тогда, месяц назад, лежа в Пироговской травматологической больнице, Рубинчик дал слово себе и Богу не приближаться не только к Оле Барской, но вообще ни к одной женщине, включая собственную жену. Что было нетрудно выполнить: по мнению врачей, только чудо могло в обозримом будущем вернуть к полноценной деятельности его ключ жизни. Но, как ни странно, Рубинчика это не волновало, он отсек от себя все плотские мысли, он не смотрел на женщин и сконцентрировался на одном — на Книге. Так завзятый курильщик, бросив курить, не терпит даже запаха табака, так алкоголик, выйдя из тяжелого запоя, равнодушно и даже с отвращением проходит мимо витрин винно-водочных магазинов.

Но Книга! Теперь, потеряв остальные соблазны жизни, Рубинчик стал буквально одержим ею и даже в своей мужской инвалидности видел промысел Божий. Поскольку детей до отъезда забрали Нелины родители, чтобы «побыть напоследок с внуками», Рубинчик мог дни и ночи просиживать на кухне своей полупустой квартиры, исписывая листы бумаги быстрым и мелким почерком. Да, начиная свой труд три месяца назад, он и не думал, что его Книга так разрастется, он собирался писать только о еврейских активистах. Но это оказалось невозможно. Русские диссиденты, литовские националисты, крымские татары, немцы Поволжья, ингуши, украинские католики, чеченцы, адвентисты седьмого дня сами врывались в его рукопись точно так, как пятидесятники еще весной прорвались через милицейскую охрану в Американское посольство и засели там, требуя, чтобы и их выпустили в Америку. Да и как можно отделить евреев от всего остального диссидентства, когда само КГБ объединяет их в одних и тех же лагерях и тюрьмах одной и той же статьей Уголовного кодекса — 58 «прим», «антисоветская деятельность». Но когда Рубинчик свел их всех в своей рукописи, он вдруг обнаружил, что под монолитным панцирем великой империи коммунизма бурлит магма сопротивления. Нет, это еще не был, как говорят в геологии, мощный пласт, наоборот — евреи-отказники пытаются держаться в стороне от украинских католиков, а чеченцы и крымские татары не связаны с литовскими националистами. Но эти разрозненные очаги греют котел, и даже с помощью психушек и лагерей КГБ не успевает остудить эту магму. А Рубинчик не мог удержать напор этого материала на свою Книгу. С ним случилось то маленькое чудо, которое еще в древние времена обращало простых еврейских пастухов в апостолов и пророков, — он уверовал в свою миссию. Начитавшись еврейской религиозной литературы, склонный, как все сочинители, к мистике, он считал, что это Провидение оставило его в живых, чтобы он дописал свою Книгу, и ради этой цели освободило его даже от плотских соблазнов…

Правда, Неля думала иначе. Из-за этой «проклятой книги», полагала она, сотрудники КГБ и избили ее мужа, а он, «охренев», из чисто еврейского упрямства хочет им назло дописать ее именно тут, в России. «Но мне не нужна слава Солженицына! — кричала она Рубинчику. — Я хочу уехать живой, а не инвалидом! Тебе мало, что они отбили тебе бейцы?!» Рубинчик морщился от ее грубостей. Оказывается, женщина может годами жить без сексуальных удовольствий, не теряя человеческого достоинства, но не может и недели прожить без надежды на них. Но он не реагировал на эти выпады. Разве он мог рассказать жене, какой ценой достались им выездные визы? Зато, пользуясь своей послебольничной слабостью, он сбросил на Нелю все отъездные хлопоты: распродажу мебели, упаковку чемоданов, беготню за справками, в австрийское посольство, за разрешением на Ксенину скрипку, и так далее. А сам отвлекся от своей работы только раз: на покупку билетов до Вены, объяснив Неле, что в железнодорожных кассах у него старый, еще журналистский блат. Но поездка за билетами отняла лишь пару часов, а затем, сидя на упакованных чемоданах, он продолжал работать…

— Если ты вздумаешь тащить свою сраную книгу через границу, я с детьми поеду отдельно и до тебя! Ты понял? Я не буду рисковать детьми из-за этого дерьма! — взвилась Неля сегодня утром, застав его за странным занятием: на кухне, превращенной на ночь в фотолабораторию, были на бельевой веревке развешаны двенадцать 36-кадровых фотопленок, на которые Рубинчик фотоаппаратом «Зоркий» переснял все четыреста страниц своей бесценной рукописи.

— Успокойся, у меня есть канал. И никакая она не сраная, ты же сама ее придумала! — ответил он, разрезая фотопленки на отрезки по шесть кадров в каждом.

— Вот именно! На свою несчастную голову! — сказала Неля и ушла, хлопнув дверью.