Русская эмиграция в борьбе с большевизмом

Он рассказал, что в поезде метро с ним заговорили единственные пассажиры вагона – господин и дама, спросившие, где нужно пересесть, чтобы попасть в другую, далекую часть Нью-Йорка. Услышав, что между собой они говорят по-польски, мой знакомый ответил на том же языке. Когда он назвал себя русским варшавянином, неизвестный поляк воскликнул:

– Да ведь и моя жена тоже русская и тоже варшавянка!

Она присоединилась к разговору и спросила, много ли в Нью-Йорке русских бывших жителей Варшавы. Услышав мое имя, она не сразу поверила:

– Как, разве Войцеховский не убит?.. В Польше мы его считали мертвым… Дайте, пожалуйста, его адрес…

Настойчивость, с которой они эту просьбу повторили, показалась моему знакомому подозрительной, тем более что – по их словам – поляк и его русская жена только за три дня до случайной встречи в метро прилетели в Америку из Польши. Адрес он им не сообщил, но на следующий день они появились в Толстовском фонде и просьбу повторили. Им было сказано, что фонд ничьих адресов не сообщает, но может – если они пожелают – отослать мне их письмо. Они немедленно этим предложением воспользовались.

Из письма я узнал, что дама, считавшая меня убитым, – бывшая жена варшавского русского купца, вышедшая – вторым браком – за поляка. Она и ее муж хотели посоветоваться со мной о возможности получения ими права на постоянное пребывание в Соединенных Штатах. Для ответа был указан номер телефона. Вспомнив, что первый муж этой варшавянки был до войны компаньоном Саши в общем коммерческом деле, я пригласил их к себе и два дня спустя услышал от них много мне неизвестного, трагического и забавного о подсоветской Польше. Спросил я их, конечно, и о Саше и – к великому горю – узнал, что в 1948 году он на небольшой станции в окрестностях Варшавы пытался вскочить в отходивший переполненный поезд, поскользнулся, попал под колеса и был убит.

Я не предполагал – после этого известия, – что когда-либо еще раз услышу имя Саши от человека, его не знавшего, но случилось именно это. В марте 1964 года в клубе Колумбийского университета состоялся завтрак, на который один из профессоров пригласил нескольких эмигрантов для разговора о русской зарубежной печати. Одним из приглашенных был Б.В. Сергиевский{160}, но участники этой встречи не знали, успеет ли он вовремя прилететь из Парижа. За стол сели без него, но к концу завтрака он появился и смог высказать свое мнение в состоявшемся за чашкой кофе разговоре. Гости стали расходиться, когда он подошел ко мне и сказал:

– Вот, чуть не забыл… Русский парижанин хотел что-то узнать о вашем знакомом…

На листке из блокнота, который Сергиевский тут же мне вручил, было им записано:

«Спросить Сергея Львовича, когда и где он в последний раз видел Александра Владимировича…»

После имени и отчества была указана фамилия Саши. Я был этим поражен. Сергиевский это заметил:

– В чем дело?.. Что вас взволновало?

– Здесь, – ответил я, – предпочитаю промолчать… Можно ли вас увидеть завтра?

– Конечно, в любое время…

На следующий же день, встретившись с Сергиевским, я спросил, кто и где заговорил с ним о Саше.

– Прилетел я, – рассказал он, – в Париж… Остановился, как всегда, у Ритца… Появились, как всегда, просители, домогавшиеся денежных пособий… Почти всех я знал по прошлым приездам, но К., назвавшего себя первопоходником, корниловцем и галлиполийцем, увидел впервые…

Оказалось, что он – не проситель в обычном смысле слова.

– Вы, кажется, – сказал он мне, – знаете Сергея Львовича Войцеховского?

– Да, – ответил я, – мы единомышленники и друзья.

Он рассыпался в похвалах вашему антикоммунизму, а затем обратился с просьбой, которую я тогда же записал… Почему она вас удивила?

Пришлось объяснить, кем был Саша. Я упомянул его причастность к М.О.Р. и помощь, оказанную Шульгину при переходах польско-советской границы в обе стороны. Я сказал, что русский парижанин не мог знать Саши, так как в Польше не жил, а Саша во Франции не бывал. Единственным возможным объяснением попытки установить его судьбу я назвал желание К.Г.Б. пополнить его архив недостающими сведениями.

Я высказал предположение, что до выступления Шульгина в роли советского пропагандиста его биография была еще раз тщательно проверена. Описанная им в «Трех столицах» поездка в Россию не была забыта, и, в связи с ней, должно было всплыть имя Саши, как проводника, доставившего Шульгина из Варшавы на границу. Именно тогда могло выясниться, что судьба Саши после войны советским «органам государственной безопасности» не известна. Не скончайся он в 1948 году, они, несомненно, установили бы, что он мирно занимается в Варшаве торговлей, но смерть на загородной железнодорожной станции, вблизи которой его, вероятно, похоронили, осталась не отмеченной в списках населения польской столицы. Саша пропал без вести, и в цепочке имен, связанных с жизнью Шульгина, не хватало звена. Поэтому в Москве было решено воспользоваться моими дружескими отношениями с Сергиевским, чтобы задать ему вопрос, который не мог быть прямо поставлен мне.