Эсхатологические искания русского зарубежья также развивались в вариантах нетрадиционных истолкований апокалипсических образов. Примером такого рода истолкования может быть рассмотрено эссе историка и публициста, представителя второй волны русской эмиграции, Николая Ульянова «Шестая печать». Эссе было опубликовано в 1965 году в альманахе «Воздушные пути» и соотносилось в большей степени с контекстом эпохи, нежели с религиозной традицией эсхатологии. После открытия шестой печати, земля, согласно Откровению Иоанна Богослова, должна быть потрясена природными катаклизмами. В изложении Ульянова, напротив, реализуется некатастрофический сценарий Апокалипсиса. Автор рассуждал о конце истории, но ни как о вмешательстве потусторонних сил, а как о бытовом явлении, капитуляции высокой культуры перед серостью и ординарностью. Это позволило рецензенту, американскому культурологу А. Р. Небольсину, проводя некоторые параллели, констатировать: «Н. И. Ульянов охвачен неким беспокойством. Он духовно близок Флоберу, жестоко карающему обывателя в «Саламбо», он не признает «поэзии пошлости»… Его выступление против лавочной осторожности духовной буржуазии напоминают мне свободолюбивое ницшеанство Шестова, и барство Леонтьева и Бердяева. Последний любил воевать против ползучего эмпиризма, т. е. того цинизма, который все сводит к низшему, все объясняет снизу, все нивелирует»[237]
. К приведенному Небольсиным ряду можно было бы добавить, несмотря на все их различие, Вл. Соловьева, Х. Ортега-и-Гассета, О. Шпенглера, на которых у Ульянова содержались непосредственные ссылки. Правда, А. Р. Небольсин, так же как и другой рецензент, С. С. Оболенский, не верил искренности ульяновской эсхатологии: это лишь предостережение, плач Иеремии, в нем тайная надежда на спасение, по выражению Небольсина, «веселый пессимизм»[238].Когда Ульянов предложил эссе «Шестая печать» редактору «Воздушных путей» Р. Н. Гринбергу, тот был в полном недоумении. Гибель мира? Уж не из страха ли перед негритянской революцией и китайским нашествием, о которых там тоже шла речь?! Но прошло лишь несколько лет, и обе эти угрозы уже не воспринимались в качестве фантастики. Столкновение на Даманском и других приграничных с СССР участках, пропаганда воинствующего маоизма, «хунвэйбиновщина» актуализировали тему китайского нашествия. Реальным вызовом оказалась и перспектива негритянской революции. Шестидесятые годы стали временем особо активных волнений цветного населения в США. Американская молодежь перенесла в молодежную моду элементы африканской культуры, распространилось движение битников, белый писатель Дж. Керуак романтизировал образ черного бунтаря. На все это и отреагировал Ульянов, усмотрев в обозначенных тенденциях предзнаменование гибели белой цивилизации. «Мы, – диагностировал Ульянов, – последнее поколение, способное чувствовать ужас надвигающегося конца. Следующие за нами будут гибнуть, но не будут знать, что гибнут. Конец мира станет для них бытовым явлением. …В поразительно короткий срок развязана дикость цветных континентов и уничтожены все доктрины Монро, ограждавшие цивилизацию от нашествий. Если Андрею Белому только «предносился» образ Бандиугу Диара, украшенного ожерельем из зубов убитых европейцев, то до нас явственно донесся из Конго запах жареного мяса белых людей. Не далек день, когда наших женщин начнут линчевать за отказ выходить замуж за негров. Не в знак ли покорности неизбежности судьбе, он уже сейчас превращаются в негритянок, папуасок, в монголок? Штаны в обтяжку, мужская сорочка навыпуск, вздыбленная шевелюра, это ли не костюм для встречи жениха полуденного? Современная политика – единственный в мировой истории образец разоружения сильного перед слабым, высшего перед низшим, культурного перед варваром. Мы живем в летаргическом сне, видим, как нас кладут в гроб, зарывают в землю, но не можем ни пальцем пошевелить, ни слова вымолвить»[239]
.Понятно, что к христианской традиции истолкования Апокалипсиса все это имело слабое отношение. Скорее, можно было бы говорить о развитии направления «философии заката»[240]
.Антихристы – от Гитлера до Горбачева