“Это меня видят, - странно разволновался Аххарги-ю. - Это мною восхищены. Значит, чувствуют красоту, только стесняются”. А другу милому теперь точно кранты. Вдряпался.
Пронизывая чудовищные пространства, Аххарги-ю величественно плыл над веками.
Планета Земля медленно поворачивала под ним сочные зеленые бока. Теплый дождь упал на пустую деревню, на замшелые крыши. Потом из ничего, как горох, просыпалась в грязные переулки и в запущенные огороды вся наглая триба Козловых. Лупили глаза, икали, думали, что с похмелья, щупали себе бока. Собаки гремели цепями. Выпучив красные глаза, ломились сохатые в деревянный загон, где скромно поводила короткими ушами некая казенная кобыленка. А какой-то один Козлов, спьяну-та, шептал одними губами:
…Лицо свое скрывает день;
звездам числа нет, бездне дна…
Видно, что красотой стеснено сердце.
Аххарги-ю даже застонал, жалея друга милого.
…Уста премудрых нам гласят:
Прощай, прощай! Друг милый, прощай!
…Что зыблет ясный ночью луч?
Ефиоп изумленно спросил: “Абеа?”
Было видно, что он-то уж никогда не будет торговать: амками.
А станут дивиться:
Вот дураки, если не поймут.
ЕВГЕНИЙ ПРОШКИН
- По транс-портной струне пассажир идет пакетом из пяти архивов… - Незнакомец пытался говорить шепотом, но в бедламе портового бара это вряд ли могло иметь успех. - Пять информационных потоков. С нашей точки зрения, это не потоки, а импульсы… Но наша точка тут ни при чем, мы же про технику говорим.
Говорил преимущественно он. Я лишь сидел рядом и терпел.
- Пять архивов, - повторил мужчина и, двинув ко мне лист бумаги, провел черным ногтем пять параллельно неровных линий. - В первых двух вся твоя физика… - Он озабоченно посмотрел на стол, но ничего, кроме кружек и пепельницы, не обнаружил. Пепельница была полная, а кружки - наоборот. - В этом архиве врожденное, чистый генотип, а в этом приобретенное. - Он положил на листок два кривых окурка. - Если вошел в транс-порт с циррозом печени, то и выйдешь с тем же циррозом. Кстати!.. Ты не задумывался, почему Верховный так неплохо выглядит? Для своих-то ста двадцати годков… А?!
Собеседник поманил меня пальцем и, не дожидаясь реакции, поднес свой бесформенный рот еще ближе. Мне казалось, что я уже не слышу его, а чувствую.
- Верховный… да и не только он… они иногда срываются с линии. Не целиком, такого не бывает. Срывается только второй канал. Такого… ха!.. такого вообще-то тоже не бывает. Но им периодически устраивают. И на выходе они получают свое же тело, но без единой болезни. Девственное! Ну… то есть, допустим, девственное - для ста двадцати лет. Старое, но не изношенное. Слабое, но не больное, понимаешь?
- Что ж тут не понять…
- Дальше. Три других канала несут менталику. Три архива. Первый - врожденное. - На лист лег еще один окурок. - Темперамент, то-се, задатки-зачатки и прочее. Что ты от родителей взял. Вот тут… - Мужчина выбрал в пепельнице короткий изжеванный фильтр. - Вот тут приобретенное. Интеллект, навыки и всякая такая хрень, которую ты сам наживаешь, вместе с болячками. А это… - Он торжественно уронил пятый окурок, стоптанный, как сапог каторжника. - Здесь, дружище, память.
Я взглянул на лист, и мне стало тошно. Человек - от светлых мечтаний и до последнего заусенца, - весь человек был представлен на этой схеме пятью грязными чинариками. Они лежали у пяти кривых царапин, словно на старте.
- Значит, имеем пять архивов… - Собеседник потыкал пальцем в бумагу и уставился на меня, требуя подтверждения.
- Имеем, - подтвердил я.
- Скок!.. - Ребром ладони он передвинул по листу окурки, каждый по своей линии. - Скок!.. Транс-переход окончен, - объявил он, имитируя отстраненный синтетический голос. - Но “скок” - это только для нас. Сознание человека не способно воспринять этот миг. Ты просто шагаешь сквозь рамку транс-контура и идешь себе дальше, по тому же вроде бы коридору… который находится уже в другом рукаве матушки-галактики.