Русская фантастика 2010

Ветер трепал куцые безлистые кроны, гнал мусор по мостовой, рябил воду в лужах. Шарил за пазухой холодными пальцами и гудел в водосточных трубах. Тучи не спешили расходиться: висели рыхлыми комьями, низкие, давящие. Я бродил по городу и нисколько не мерз. Как долго? Не знаю. В памяти ничего, кроме мучительной пустоты и бесконечных вопросов. С каждым шагом, каждой мыслью я все глубже погружался в сумрачный омут и до того извел себя, что едва смог вырваться. Трясина чавкнула, отпуская. Зыбь на поверхности, зыбь… Ты на берегу. Не оглядывайся.

…с размаху — по кирпичной стене, разбивая костяшки. Боль отрезвила. Я смотрел на кровь и чувствовал: стало легче. Перестань! Слышишь?! Что угодно, только не думать, не прокручивать в голове, не оценивать. Нужны действия: примитивные, грубые, на уровне рефлексов. Разговор ни о чем, глупые шутки, сигареты, алкоголь. Вливать в себя стопку за стопкой, чтобы хоть ненадолго… Чтобы забыть.

Сотовый щурился бельмом экрана. Кое-как, с третьей попытки удалось набрать номер Виноградова.

— Ты куда пропал, Лаврецкий? — обрадовался он. — Я-то думал, кранты. А жена твоя… Ты Нинке звонил? Ну даешь, везунчик! Переночевать? Не вопрос. Дуй ко мне, буду после обеда. В редакции сейчас буча, ты подожди, лады? Деньги-то на дорогу есть?

Я заявился под вечер. Виноградов работал: перекатывая во рту измусоленную папироску, лихорадочно стучал по клавиатуре; длинная челка спадала на лоб, и он яростно отбрасывал ее каждые две минуты. Дверь была открыта — мне не пришлось тарабанить кулаками и ногами, сбивая чужое вдохновение и беспокоя соседей.

Он настолько увлекся, что не заметил моего прихода. Я присел на диван: в таком состоянии Виноградова лучше не трогать, бесполезно. Закутался в плед, который лежал в изголовье. На улице, под дождем я не мерз, а в теплой квартире — зазнобило. Продрог так, что зуб на зуб не попадал.

Обнаружив меня, Сергей не удивился.

— Знаешь новость?! — заорал вместо приветствия. — Николаев погиб! Готовлю материал.

— Что?.. — выдавил я.

— Погиб, говорю! Вынес ребенка — и назад, за жильцом из соседней… — Виноградов окинул меня подозрительным взглядом.

Я покачал головой.

— Иди в душ, — сказал он. — Ты весь грязный и воняешь, как…

— У тебя есть водка? — спросил я.

— Найдется. Стресс, да? Хочешь снять?

— Нет. Просто выпить. За упокой.

Я проснулся к обеду, на столе валялась записка: «Убежал в редакцию. Найди чего-нибудь в холодильнике. Разогрей. Пива нет. Ключ на гвозде в прихожей».

Вместо завтрака я копался в Серегином архиве, где хранились и мои черновые заметки, наброски неоконченных статей и подборка статей опубликованных. Все — о Николаеве. Я передавал материалы Виноградову, потому что не мог держать их дома, рискуя вконец разругаться с женой. Холостяк Виноградов милостиво сберегал тайны и секреты коллег.

Я выгреб бумаги из секретера, запихал в пакет и, черкнув на прощанье несколько строк, ушел. Разговора по душам я желал меньше всего. По-моему, вчера и так сболтнул лишнего.

На улице было прохладно, но солнечно; тонкие березки с набухшими почками качались на ветру, неуловимо пахло весной. Бабки у подъезда обернулись словно по команде, прострелив взглядами как рентгеном — навылет. Я даже почувствовал ломоту в костях. Бабкам мерещились шпионы, я не стал их разочаровывать: надвинув на лоб Серегину кепку и подняв воротник Серегиного плаща, заторопился к остановке.

С вокзала поехал в пригород, к жене и теще. Разыгрывая перед пассажирами электрички скучающего дачника, лениво переворачивал страницы купленных в дорогу газет. Внутри все кипело.

На первой полосе и в новостных колонках — исключительно вчерашний пожар. Коллажи почти не отличались, разве что размером. Везде огонь, дым и мужественная фигура с хрупким тельцем на руках. Художники будто сговорились: ребенок, двое, девочка-подросток. Дети! дети! дети! Сговорились, гады! Лицо Николаева: фас, профиль, три четверти. Крупные заголовка резали глаза.

«Вынес ребенка — и назад, за жильцом из соседней…». Виноградов, сволочь, зачем ты меня так?! Под дых, и лежачего — ногами…

Кто-то сгорел заживо, погребенный рухнувшими обломками, а кто-то трусливо удрал.

Я не мог читать это! Не мог! Пакет на коленях подпрыгивал, грозя свалиться на заплеванный пол. Я покрепче обхватил его, но как-то неловко — из набитого бумагой чрева на сиденье спланировала пара выцветших листочков. Я поднес их к глазам и охнул.

Отрывки той самой, ядовито-пафосной статьи. Я скомкал листы, но потом развернули заставил себя прочесть.

Теперь это твое, Игорь! Твое! Нравится?

«Я мертвец» (исправить название? нет, нормально)

Кого мы называем героем — человека, который отнимает у нас годы жизни? Того, кто выжигает души? Выродка?!

И если огонь не успел [вымарано]