Преступники исповедуются мне, потому что их к этому обязывает закон. Остальным просто нужно, чтобы их выслушали и сохранили все в тайне. Мы не заменили церковь, но стали единственной отдушиной для тех, кто потерял веру. Те, у кого нет религии и бога, идут к нам, потому что даже неверующим иногда нужно исповедаться и выплакаться. И те, кто не доверяет психотерапевтам из-за их болтливости и продажности, тоже идут к исповедникам. В наш умный хитрый век информация — это божество, а я его жрец. Самоубийцы и психопаты; умирающие от рака, с которым так и не справились хваленые нанотехнологии, и оставленные жены; брошенные мужья и спившиеся неудачники — все они идут ко мне на исповедь…
…Мое долгое молчание Анжей принимает за растерянность, и к смеху в глазах подмешивается торжество. Он наслаждается собственной изворотливостью и хитростью. На протяжении сотен лет такие, как он, исправно снабжали деньгами либералов и демократов, медленно и неуклонно двигаясь к цели: абсолютной узаконенной безнаказанности. Любители всяческих свобод и не догадывались, какой клоакой отдает терпкий аромат вольности и всеобщей толерантности. Они истекали слюной на демонстрациях, отбивали костяшки пальцев, стуча кулаками по столам парламентов и Организации Объединенных Наций. Они срывали голоса на заседаниях Евросоюза и действительно верили в то, что бьются за свободу. Эти наивные интеллектуалы так и не поняли, что за всем этим стоят большие и грязные деньги. Эти деньги собирались из вырезанных органов похищенных людей, сожженных вен наркоманов, расстрелянных жителей бедных стран, которые даже не догадывались, что войны за независимость — это просто еще один повод для продажи оружия, для миллиардных сделок. И конечный продукт всех этих свобод сейчас стоит передо мной и гаденько улыбается.
— Каково это — чувствовать себя безнаказанным? — спрашиваю его.
В яблочко! Мне наконец-то удается сбить его с толку. Замешкавшись, Анжей неуверенно отвечает:
— Не знаю.
Датчики наконец отзываются покалыванием, умная техника уловила ложь и передала сигнал на центральный терминал. Впрочем, мне уже все равно. Я встаю, отхожу к дальней стене и сую руку в карман.
Тюремные охранники настолько привыкли ко мне за много лет, что давно перестали задавать дежурный вопрос: «Оружие есть?» Потому что проверять мои карманы не имеет смысла. Зачем, если исповедник не может солгать? Вот он весь, как на ладони! Охранники даже придумали шутку: «Лучшее оружие исповедника — правда, и хотя калибр мелковат, зато не дает осечки». Но я на всякий случай каждый раз задабривал их, принося хороший коньяк или дорогие сигареты, чтобы мы как бы подружились, чтобы у них реже возникало желание задавать вопросы.
Достаю из кармана гранату. Вот оно! Страх в его глазах! Как долго я этого ждал! Как долго я к этому шел! Все эти годы были лишь вступлением к последнему аккорду. Я ничего не понимаю в музыке, но знаю, как звучит симфония мести: бесконечно длинное вступление, мощный хорал, и… тишина!
Теперь ты знаешь, мразь, что чувствовали все эти люди, когда оставались наедине с тобой, когда неоткуда ждать спасения и нет надежды. Сейчас ты понимаешь, какими глухими могут быть стены, если о них бьется жалкая птица бессильного крика! Только в это мгновение ты осознал, что значит шагнуть в бездну!
Вырываю чеку из гранаты. Вступление окончено! Звучит финальный аккорд!
Хорал! Ода радости! Аллилуйя справедливости!
Казнить запятая нельзя…
Марина Ясинская, Майк Гелприн
Не убий
Наш дом на отшибе стоит, сразу за ним Лес начинается. В этот дом мать перебралась, когда ее отлучили от церкви, а раньше Экеры всегда жили в самом центре Самарии, слева от храма, если стоять лицом на восток.
Самария — так называется селение, в котором мы живем. И планета наша называется так же, но не потому, что первые поселенцы поленились придумать разные названия, а потому, что, кроме Самарии, на планете селений нет.
Лес, что начинается сразу за домом, в котором мы живем, так и называется — Лес. Это потому, что лес на Самарии только один — этот. Если не считать селения, то Лес — единственное место на планете, где почти безопасно. Кроме чертовой гиены и лысого волка, никаких крупных хищников в нем не водится. Не то что в Гадючьей Топи, той, что сразу за Лесом, или в Барсучьей Плеши, в которую Топь переходит.
Нехорошее место Гадючья Топь, гиблое, какой только дряни там нет. Идти через Топь надо по тропе, и ни шагу в сторону, потому что если вправо-влево свернешь, то обратно запросто можно и не вернуться. А вот на Барсучьей Плеши никакой тропы нет. Зато там обзор хороший, шипастого барсука издалека видно, и если неохота с ним биться, то можно удрать.