Русская фантастика 2015

Но шаг сам собой ускорился, зря, конечно – тут же одышка, тахикардия. Физкультурник как-то заметил: следить надо за здоровьем, одно тело дается на жизнь, давай, Никита Викторович, я тебе упражнения покажу. И начал скакать… Мол, хочешь так же? Да и хотел бы – не смог бы, генетика, отец до сорока не дожил, сердце слабое, нельзя мне. Кому-то везет с телосложением, кому-то – не очень. Физкультурник хмыкнул: да мне в шестнадцать врачи запретили спортом заниматься, а я не послушался. Вот, мы же с тобой, Победилов, ровесники, за пятьдесят, а я бегаю каждое утро.

Трамвай, дребезжа и тренькая, подкатил к остановке, в него тут же набились, а Победилов не успел, и двери не придержали, не подождали.

Он остался один. В одной руке – зонт, непослушный, будто в пубертате, в другой – портфель с бумагами и очками, с завернутыми в салфетку и пакет бутербродами: вареная колбаса, соленый огурчик. И термос с чаем, сладким, уютным. Налетел ветер, методистом вцепился, под пальто залез, до глубины души пробрал.

И выскочил из предрассветного глянцевого мрака автомобиль. Белый «мерс» прокатил мимо, колесами – в лужу, грязь – на ботинки Победилова. Он крутанулся, едва не упустив зонт, выгнувшийся параболой, чертыхнулся. Это же Зайцева машина, однокашника. К родителям ездил, теперь вот домой, в Москву, спешит. Повезло Зайцеву, чудесным образом повезло. Он в институте еще компьютерами увлекся, программированием. Давай, говорит, Победилов, и ты: направление перспективное, скоро только на ЭВМ все держаться и будет, брось ты свою педагогику к такой-то бабушке, посмотри на себя, ну какой из тебя Корчак? Будет не будет держаться, а учителя всегда нужны и всегда при деле, маме опора нужна, самому – стабильность. И кто мог сказать со стопроцентной вероятностью, что Зайцеву повезет? Теперь у него своя фирма. Про Никиту Викторовича и не вспоминает, везунчик.

Чудо же? Чудо. Хоть бы одно, хоть бы маленькое, чудо Победилову.

Следующий трамвай был уже заполнен, Никита Викторович с трудом втиснулся на заднюю площадку, его зажало местной фауной – вонючей и тусклой. Глаза – пустые, как суждения институтки, слюнявые рты, рты, вымазанные кровавой помадой, локти и сумки. Все нормальные люди давно уехали из города, их место заняли селяне, восемь классов образования, ПТУ, зарплату нельзя давать по понедельникам – никто не выйдет во вторник, запьют.

Кира уехала. Тогда был не то чтобы бум, мода – уезжать. Кто в Германию по программе, кто – в Израиль, кто – в Америку. Давай уедем, шептала Кира, распишемся и уедем, еврейская жена – не роскошь, а средство передвижения, ты же талант, умница, будешь заниматься наукой, а я рожу тебе детей. У нас будет много сыновей. Никиту передергивало – он уже проходил в школе практику, и о крикливых, тупых, хитрых чадушках имел самое нелестное мнение. Давай уедем, сейчас всех выпускают, в Иерусалим, представляешь, живая история, тепло круглый год, и мерзости этой нет, мы же – молодые, все впереди. А как же мама? Устроимся – вывезем маму, мне нужна будет ее помощь, нянчить внуков. Мы купим дом, свой дом, настоящий. У тебя будет кабинет… Ты с ума сошел, сказала мама, куда мне, старухе, в Израиль? Там же кругом евреи. Нет, Кирочка твоя – солнышко, я ее люблю, потому что она тебя любит, но кругом чужое, языка я не знаю и уже не выучу, а вы езжайте, вы молодые, вам самое время. А я тут как-нибудь, в родную землю лягу, ты только могилку навещай раз в год, на Родительскую – мою и папы. Ты с ума сошел, плакала Кира, ну чего ты добьешься в нашем болоте, здесь нет будущего, я задыхаюсь здесь, я не смогу. Я подала документы, сообщила Кира. Пришел вызов. Никита хотел проводить – не разрешила.

Обстоятельства так сложились. Чудо обошло Победилова стороной, реальность не пустила.

Ну и ладно, сказала мама, и забудь, у тебя тех Кир будет… И где, мама, «те Киры»? У нее, говорят, шестеро детей. И публикации в научных журналах. Кира – биолог. Повезло – и с профессией, и с новой страной.

На третьей остановке Никита Викторович сошел.

Клуб – полуколонны, крыльцо, облезлая имперская роскошь, в вестибюле – топот, галдеж, насупленные педагоги ловят питомцев. Лестница на второй этаж истерта, перила скрипят, подниматься тяжело. Никита Викторович волочил мокрый зонт, мокрый портфель и сам волочился, кряхтя. Вот аудитория, где будет проходить городской отборочный тур. В президиуме – коллеги и представитель американского мецената, белозубо-рекламный, наша зубная паста удалит любой налет из любого места. Говорят, подающий надежды математик. Никита Викторович поздоровался, снял пальто, пристроил на вешалку. До начала оставалось полчаса, американец, сияя, объяснял на слишком правильном русском: дети тянут билет, задания раздали за несколько дней, чтобы подготовиться. Все – нестандартное, на смекалку. Дополнительные вопросы не возбраняются.

Он занимается теорией вероятности, вспомнил Никита Викторович. Такое близкое направление. Побеседовать бы в перерыве… А впрочем, смысл?