Русская фантастика: кризис концептуальности

Построение или интерпретация картины мира – тоже путь фантастики. Здесь уместен пример японской фантастической традиции, которая глубоко прониклась западным опытом, вплела его в собственное мироощущение и даже на массовом уровне создала небывало мощную культуру. Речь прежде всего об анимации и ролевых играх, популярность которых в мире огромна, однако в Россию пришла совсем недавно, поскольку долгое время у нас отсутствовала индустрия продвижения такого рода продукции. Лучшие ее образцы воплощают идеал массовой культуры, сочетая зрелищность, увлекательность и серьезное содержание, которое вполне может стать предметом отдельного культурологического исследования. Известные анимационные сериалы Neon Genesis Evangelion, Serial Experiments Lain и Texhnolyze – это глубокая экзистенциальная фантастика со скрытым и явным символизмом и конкретными культурными отсылками. Это совершенные образцы современного искусства, идущего по пути описания экзистенциально-иррационального опыта личности через новые формы, в которых ключевое значение имеют драматизм ситуаций, сильные эмоции и приближение к божественному через созерцание. То же можно сказать об играх серии Final Fantasy, издающихся миллионными тиражами, и особенно об играх серии Xenosaga, смысловая нагрузка которых, замешанная на алхимическом символизме, аналитической психологии К.Г. Юнга, христианской проблематике и достижениях современной науки, совершенно исключительна. Новейшая визуальная культура Японии – это настоящее чудо современного мира, осуществившее реабилитацию высокого культурного наследия в форме, которая, казалось бы, уже сделала ее бесповоротно невозможной.

В нашей же фантастической традиции, как мне кажется, интересен только Виктор Пелевин, который принадлежит к писателям “большой” литературы, но тем не менее добился куда более значимых успехов в фантастике, чем те, кто изначально нацелил – или думает, что нацелил, – себя на ее создание. Пелевин единственный, кто использует реальность как платформу для прыжка и кто, прыгнув, старается не приземляться обратно. Заявлено это было еще в ранних произведениях писателя. В “Омоне Ра”, положим, нет отрыва от базовой реальности, даже наоборот, есть спасительный возврат к ней, но на этом пути постоянно встречаются указатели на тотальное сомнение в устойчивости мира, представленного тогда советской действительностью. В “Жизни насекомых” по таким указателям уже возможно петляющее движение, а в “Желтой стреле” оно обретает статус полноценной альтернативы обыденному существованию. Пелевина не интересует праздное фантазирование на серьезные темы. Его произведения концептуальны и обращаются к конкретному философско-религиозному и культурному наследию. “Жизнь насекомых” или “Желтая стрела” – не молебен по ушедшей культуре, они постулируют существование другого пути и демонстрируют попытку движения по нему. Концептуальность этих книг – в буддийском подтексте, первоначальный смысл которого, правда, порой ослаблен авторской подачей, преследующей популяризаторские цели.