Пришел домой — вижу, Счастлива торопится куда-то от ворот. Надо же, думаю, какая, мужа пошла встречать… А она завидела меня и крикнула: «Май!» Она когда Маем меня звала, когда Лютом — я уж махнул на нее рукой, пусть зовет как хочет. Подошел ближе. Смотрю — она платком плечи обернула, будто на праздник какой.
— Ты куда, — спрашиваю, — собралась?
— Да как же! — сказала моя Счастлива, а очи ее так и горят огнем, ох, знаю я этот огонь! — Как же, ты разве не слышал? Господин наш Среблян домой идет! И с поживой богатой. Пойдем на берег, Май, поглядим, может, ребеночка себе возьмем…
И тут… не помню, что было. Будто захлестнуло меня снова черной волной. А очнулся — глядь, Счастлива сидит на земле и ревет в три ручья. И уж как редко она ревела — а тут пошла, не унять… На скуле у нее синячище расплывался, багровел уже.
Я сжимал кулак, и он ходуном у меня ходил, словно дергал кто меня за локоть.
— Май… ох, Май, не надо, не бей меня…
— Пожива? — прохрипел я, разом придя в себя и разозлившись, кажется, еще больше — хотя уж и не ведал, что можно сильнее злиться. — Поживу, говоришь, кнеж тебе привез? А помнишь ты, что сама год назад была такой вот поживой? Как смотрела на неродов, что на берегу сгрудились, за зад тебя хватали, — помнишь? Ребеночка ей!
— Но как же иначе… — всхлипнула Счастлива, прижав ладонь к лицу — щека у нее уже начала опухать. — Как же по-другому… хоть так…
Вот тут я пожалел про все. Вправду — пожалел, что не кинулся со скалы, что жилы себе не сгрыз в сыром трюме. Все, пропала моя Счастлива. Стала неродом. Так вот оно, значит, бывает. Ну что теперь, повернуться спиной к ней, прочь пойти? Так любил же я ее… вот хоть тресни, любил, себе на беду.
Присел перед ней, руку ее от лица отнял. Она вздрогнула, отшатнулась. Ох и успел же на нее страху нагнать Тягота… на гордую мою Счастливу… Или то не Тягота, то я, Лют?
— Не бойся, — пробормотал, бережно тронув синяк пальцами. — И не реви… что уж, пойдем.
На берегу уже выгружались. Еще не дойдя, я понял, что поспешила с радостью Счастлива: пожива в тот раз выдалась небогатой. Лишь в двух лодках везли пленников, баб и детей, совсем не было мужиков. И тут я заметил, что двух кораблей не хватает — ушло шесть, воротилось четыре. Оказалось — в лихую бурю попали по дороге нероды, едва уцелели, два судна потеряли, а на них как раз пленников везли. Мрачен был Среблян, сойдя на берег. Ясно было: снова в поход идти, новые корабли добывать, новых людей… Я ему поклонился. Он посмотрел на меня, будто не видя. Я вдруг увидел, что сам он уже немолод, не больно-то и рад в походы ходить. А и не ходил бы, кто ж ему велит… нет, не пожалел я его. Что заслужил, то имеет.
Вдруг услышал я звук странный, почти забытый — собачий лай! На Салхане собаки водились, да только мало их было, не то что на доброй земле, — часто дохли они, как и любая живая тварь, что попадала на Салхан. Оглянулся — и впрямь псы. Десяток щенят вывалился из лодки и вертелся на бережку, а местная детвора, в числе которых и кое-кто из наших устьевцев, визжала от восторга, копошась рядом. Там я увидел и мою Счастливу… встала на колени перед щенком, на руки взяла, он лицо ей принялся лизать. Она голову подняла, умоляюще на меня посмотрела. Я рукой махнул — а что там, бери! Щеня — оно и есть щеня…
Только тут я увидел детей, что сгрудились у другой лодки. Кнежьи воины ходили меж них, пересчитывали, одну девчонку к бабам кинули — та кричала и из рук рвалась, да что она против них… Глядел я — и ног под собой не чуял. Да как я могу смотреть на это? Как могу? Спрашивал себя — и ответа не знал, а все одно стоял на месте и смотрел.
Отчего-то, когда домой шли, не мог я глядеть на Счастливу. Та щенка к груди прижимала, гладила его, болтала ласково, ровно с дитем. Я подумал, что никогда ей так свое дитя к груди не прижать, — и едва не завыл в голос. Щенок нос ей лизнул, она засмеялась. Посмотрела на меня радостно, благодарно, будто я сам ей этого щенка принес и подарил.
А я глядел и думал: нет, взвою, Горьбога бы по мою душу, точно взвою сейчас!
Слов нет, как рад был, когда кнеж меня потребовал в свои палаты, в дружину назад, караул при нем держать.
Едва сойдя на берег и кончив обниматься с женой и дочкой, кнеж скликал совет.