Русская фэнтези 2009. Разбить зеркала

Кабейг выпустил медальон из рук и схватился за кубок. Он пил так торопливо и жадно, что вино пролилось ему на грудь.

— Прощай, — сказал Тенна.

Кабейг оторвался от кубка и посмотрел на Тенну долгим взглядом. Ни следа винной мути не было в его глазах.

— Да, друг, — медленно сказал он. — Благодарю за то, что понял меня верно. Я никому не судья. И я принадлежу теперь этому миру. Если ты уничтожишь его, я погибну вместе с ним. Если ты покинешь его, я останусь. Если ты изменишь его, я изменюсь по воле твоей. И даже если ты сумеешь вернуть наш прежний мир — меня не будет там, мое место здесь. А если ты потерпишь поражение, если ты не изменишь ничего и сам станешь частью этого мира — ты не захочешь видеть меня, я знаю. Что бы ни случилось, мы больше не встретимся. Прощай навсегда!

И он поднял тяжелый кубок в прощальном салюте.

5

Может, я и дура. То есть наверняка дура. Но не настолько, чтобы не разобраться.

Бабушка-покойница, ведьма старая, меня чему учила? Хочешь человека от других отличить — на рожу не гляди, в глаза гляди. Чужую личину нацепить хоть и непросто, но можно. А взгляд подделать нельзя.

Ну вот. Смотрю я на солнце, которое как раз за полдень перевалило, и начинаю думать, что мой утрешний дружок не объявится. А не объявится — так и прах с ним. Главное, деньги-то он мне уже отдал. Стало быть, с Мамочкой я теперь в расчете, в узелке на первое время кой-чего завязано — могу направляться, куда пожелаю. Спасибо Ортане, как говорится.

Как раз тут мой дружок выходит из-за развалин.

Жопа.

Приходится вставать — а уж как славно было валяться на теплых плитах! Он подходит ближе и даже руку протягивает, чтобы меня поднять. Заглядываю ему в глаза, и…

Темный, темный водоворот. Сумеречная тяжесть глубин. Неумолимое скольжение по медленной спирали — туда, вглубь. Темно-синий густеет до фиолетового. Фиолетовый сменяется черным. Глубже, глубже. Безвозвратно. Чернота сдавливает грудь. Воздуха мне! Звон в ушах…

Я вцепляюсь в протянутую руку, как клещ. И всеми силами души стремлюсь наверх, к простору и солнцу. Я чувствую, как он поднимает мое тело на ноги, и это дает мне силу для отчаянного рывка.

Я пробкой вылетаю на поверхность. В глазах пестрая круговерть — синее небо, желтая глина, коричневые развалины. Оказывается, я обалдело верчу головой во все стороны.

Да чтоб меня тролль трахнул! Полное впечатление, будто я только что ныряла — и куда глубже, чем надо. Хочется попрыгать на одной ножке и вытряхнуть из ушей темноту.

— Что с тобой? — спрашивает он.

— П-перегрелась на солнце, — лепечу я и отворачиваюсь, чтобы не встретиться с ним взглядом.

Его взгляд — омут. Страшный, притягательный. Нездешний. Взгляд — бездна. Древняя, опасная. Манящая. Нет, это не тот человек, с которым я провела ночь! И вместе с тем — он. Но человек ли? Кто же он?! Бабушка, подскажи — кто?

Он подхватывает меня на руки, делает два шага в сторону ближайшей тени. И останавливается. Я высвобождаюсь из его рук.

К чахлому деревцу за обломками стены привязан грязный черный осел, навьюченный поклажей. Осел задрал морду и объедает листья с верхних веток, потому что с нижних он уже все сожрал.

— Это твой? — удивленно говорит тот, кто еще сегодня поутру был человеком. — Разве до Башни так далеко?

— Нет, — отвечаю я. — Но ты обещал забрать меня, увезти с собой. Помнишь?

Он задумчиво смотрит на меня и кивает:

— Помню. Хорошо, я заберу тебя отсюда. Если получится то, для чего я иду в Башню.

— Кстати, я иду с тобой, — говорю я.

— Нет, — говорит он.

— Да, — говорю я.

Он молчит и смотрит на меня, а я смотрю на глину под ногами. Сначала он смотрит просто так, а потом… Такой взгляд я хорошо знаю. Он впечатывается в меня, как раскаленное клеймо. У меня предательски подгибаются коленки.

Ох, нет! Не надо. Не здесь. И не сейчас! Ночью было можно, ночью ты был человек, обычный сумасшедший человек — а сейчас ты стал иным, и голос магии в моей крови откликается на твой зов. О, господин мой… Пойми, я не могу! Я же…

Сильные руки укладывают меня в тени, подальше от осла. Полоска тени узенькая, и земля там еще горячая, прогретая полуденным солнцем.

Лучше бы меня и в самом деле тролль трахнул. Одна из Мамочкиных девиц рассказывала, что это пережить можно. Помучаешься недельку-другую каменной лихорадкой, и все тут. А кости сами срастутся. И бородавки когда-нибудь сойдут. Впрочем, на мне они вообще не приживаются, потому что бабушка надо мной еще в колыбели нужное слово сказала.

От бородавок уберегла. А от всего остального?