Русская фэнтези 2011

— Того кота выпросил на болотищах пастух из Дертычей, Савелием звали. Девяносто зим прокуковал, в следующую помирать надумал. Да безносая нейдет, а худо старику — хоть в петлю лезь: кости ломит, внутрях кавардак, пропадом человек пропадает. Он и собрался: чистое надел, долги отдал, на образа перекрестился. Как заведено. Прощевайте, говорит, люди добрые, пойду со смертушкой поздоровкаюсь. Зла не держите. Тут ему кто-то короб и сунул. Может, вернется? Не сожрут старого. А подфартит — и одарят? Не с пустым, выходит, брюхом.

Когда, спрашиваешь? Давно… не упомнить даже. В тайне историю-то хранили, секрет наследникам передавали. С котом. Известное дело, не утерпели, растрепали с годами.

Чесали языками… похож он был, на тех.Повадками. Не похож, от зависти врали. Окрасом только… глазами, и зубы мелкие, без единого клыка.

Долго мурлыка жил, да не вечно. Дети от него народились — беспородные, дикие, сплошь мальчики; в руки не давались, все в лес сбежать норовили. Однако силу имели. Невеликую, спору нет, мельчал дар. С каждым поколением. Оттого и правила измыслили.

Како

Сложить два и два — немудрено. Илья складывал: что сам знал, что увидел-услышал, что на ухо шепнули, что украдкой выведал.

Да слишком гладко получалось. Стели соломку — и падай с разбега.

Не стелили. Не падали. Опричь чересчур самонадеянных и тех, кого нужда погнала. На чужой каравай клюв не разевали. Концы с концами вяжутся? И ладно. А в урман — ни ногой. Господь с вами! Благодарим покорно! Ни молодые-ранние, ни старые-хворые.

Тишком-молчком жили, довольствуясь тем, что имели. И вроде не трусливого десятка, и претензии, если копнуть, найдутся, и мечты с упованиями — вот-де образуется, заживем о-го-го как. И мы не лыком шиты, не гребнем драны. Ан нет.

И, что странно, не советовались: если кто счастье пытал, то наособицу. Нет бы всем миром навалиться. Впрочем, дело хозяйское. Коля Чумак шибко веселился, когда Илья насчет этого полюбопытствовал. До слез хохотал. Отсмеялся и драться полез.

Воровала мышь сыр из мышеловки, хвост прищемила, тут ей и каюк настал. Ешь солому? — Иди к лесному. Бери пирог, дуй со всех ног. Без загвоздки не обошлось. Был, был подвох. Еще какой!

Ну дали, ну принес. Попробуй теперь укороти. Как — не подскажут. Ни ваши, ни наши. Ремень, щепа и половик в наличии — геройствуй. Ремнем — вязать, это, пожалуй, ясно. А что к угловому столбу — никто не намекнет. Щепа и половик для чего? Ну, употреби как-нибудь. Чем еще обуздывать? Как душеньке угодно, так и… А сроку — неделя.

Одолел? Проси — сбудется.

Не смог? Судьба-недоля — хлебнешь горя. Утащат лесные. Не себе просил, не для себя радел? И их уволокут. Помогал кто — тоже к ногтю. Спокон веку заведено давним уговором.

Вот он, подвох! Волчья яма. Этак чохом — в западню! Ловитесь, человеки, большие и маленькие.

Вдобавок кто сказал, что из урмана воротишься? Кого отпустили — те помалкивали. Ну а те, кому достался шиш да маленько, ничего уже рассказать не могли. Сгибли, и вся недолга.

Как повезет.

Люди

Везло немногим.

Ходили они пришибленные, дни считая, да жаловались на судьбу и дурость собственную. Подлинных «счастливчиков» — тех, кто лесного обломал и сокровенное затребовал, мало было, меньше, чем пальцев на руках. Остальные горемыки исчезали в положенное время, кто с любимыми, кто с друзьями, а кто и целыми семьями.

Везунчиков не любили — истово, как и подобает неудачникам, в конце концов понуждая уехать. Срывались те с насиженного места в огромный тревожный мир, в новую жизнь. Скатертью дорога, зубоскалили сельчане, свободней будет. Дома и скарб покупали, конечно, за бесценок, а то и вовсе за спасибо. Но нет-нет да и поглядывали в сторону болотищ, хмурили брови с затаенной мукой, шевелили губами, а потом вдруг, отважась, брал кто-нибудь короб и, надев бахилы, тайком брел в сумрак корявых елей и сосен.

По грибы.

За счастьем.

Ушедших не ждали.

Макс Далин ЗЕЛЕНАЯ КРОВЬ [3]

…Стояли звери около двери,

В них стреляли, они умирали…

Стишок маленького мальчика, записанный Стругацкими

Пес

Запах был вокруг, и Рамон очнулся от запаха.

Раньше, чем он открыл глаза, все это рухнуло на ноздри. Дикая боль, большая беда, кромешный ужас, а не запах. Старыми неопрятными ранами отовсюду несло, запекшейся кровью, выделениями усталых больных тел, теряющих силу, прокисшей пищей, мочой — причем мочой бойцов разного возраста и ранга, неузнаваемой и недоброй химией, ржавым железом, пробитой электропроводкой — и отчего-то особенно сильно кошкой.

Кошка-то при чем,мутно подумал Рамон, с трудом выкарабкиваясь из какой-то тяжелой душной ваты. Кошка тут совершенно ни к чему. Это даже оскорбительно как-то, почти смешно — плен и вдруг кошка.

Глупо.

Захотелось убедиться в собственном обонянии, захотелось облизнуть нос, и Рамон облизнул. Шершавый сухой язык царапнул мочку носа, тоже шершавую, сухую и горячую. Совсем мне плохо, подумал Рамон. Пить хочется. Как пить хочется.

И открыл глаза.