Русская философия. Анализ истории. Том 3

Надо сказать, что данная теория всеобщего равенства не может быть вне культового действия, ибо это одна самая невзрачная грань оного. То есть не могла быть явленной вне общего течения жизни и её религиозного понятия, только оформленного атеистических формантах понятийного языка религии. Богу там невозможно молиться, но Он назван там иными категориями: что такое хорошо, а что такое плохо. Для этого рассмотрим самый простой случай: нудный, продолжительный, тяжёлый, физический труд (не важно какой). Он несёт страдание и кое-где нарушение психики. Но это только одна грань бытия, а ведь есть противоположность. Без молитвы – такой труд сродни страданиям разбойника сораспятого Христу на Кресте слева. Так как нет молитвы, то очищение от грязи, которой естественно быть в аду, происходит вместе с душой. Душа в аду, а потому нет остроты восприятия радости стояния в противостоянии такого бытия, которая усиливается страданиями. А если есть молитва, то и нет страдания. Так как взор очищается от естественной грязи, то мир смотрится совсем иначе, да и здоровье человека укрепляется. По этой причине, атеизм просто делает труд людей причастниками к страданиям ада. Атеистами или идеологами в какой-то степени мы будем всегда, даже если будем святыми, ибо невозможно вылезти за пределы собственного естества, то неизбежно культовая сфера жизни, то есть самопроизвольно сопряжена с жертвоприношением. Точнее речь идёт об образе жертвы, которая для бытия в реальности этого ошибочного образа мышления востребована. Если Православие требует бескровную жертву, что есть покаяние во время таинства исповеди, то, надо полагать, что атеизм требует справедливого возмездия за нарушение данного порядка в обществе, то есть кровь или кровавую жертву, ради миротворчества. Следовательно, эта машина без пожирания кого-то жить не может. Во-вторых, идеологическая доктрина родилась в тех странах, где вера несла в себе ересь и уже успела выродиться. Следовательно, востребовано оное могло быть только там, где оное возникло, как попытка свести противоречие на нет. Этим решением противоречий, свойственных для ереси, занимались такие мыслители как Николая Кузанский, Мишель Монтень, Джордано Бруно и множество других. Третье, идеологию создавал человек, который имел ущербное представление о человеке и определённо с плохим образом жизни.

Но всё равно, всякое учение, имея толику Истины, из-за чего обладает жизнеспособностью с соответствующей ей степенью приобщения к свойству Истины – долговечности. Вопрос лишь в том, может ли эта идеология выполнить какие-то задачи, реализовать какие-то цели, то есть где именно идеология имеет животворящую значимость? Вот что сказал Эммануил Кант: «Надо придумать такие законы, которые бы заставили служить народу даже чёрта, сидящего на престоле». Таким образом, закон работает животворящим образом только в аду (в котором оказалась Европа к концу 19 века) ради очистительной кровавой жертвы во имя жизни. Без этой жертвы в аду жизнь невозможна. Иными словами, эти теории имеют значимость для людей, которые находятся в области функциональной досягаемости, с соответствующим образом жизни и степени приобщения к святости. Точнее говоря, с отсутствием всякой святости, ибо не ведают ни своих целей жизни, ни смысла её. А так как такой образ мышления никак не понуждает к аскетическому воздержанию всех аппетитов, то автоматически будет много всяких издержек в политике и экономике, и во всём остальном, активирующих кровавые пути решения естественных проблем. К сожалению, с точки зрения нового мышления это уже не преступление грани, а становится законной потребностью (понятно, что религия также не может запретить многое, но хотя бы называет вещи своими именами: распущенность – грех). И так как жизнь многогранная по сути, то эта машина (смерть) пытается вписываться в жизненные законы (что противоестественно для живого), а вписываться в оные она может только вот таким вот способом – постоянных реформ. Благодаря чему, в конце концов, жертва, явленная в откровенной кровопролитности, трансформируется в иные изощрённые более мягкие формы, что стало естественным для современной Европы. Общество, обретая права и свободы на грех без искупительной жертвы всё равно живёт по законам культа только жертва, востребованная им, всё равно смертельная и потому такое общество вырождается не прямым убийством, как это естественно для Средневековья, а жизнью без подвига. Это пространство заселяется иными народами.