Русская готика

Артем Малафеев, мой товарищ, шел на медкомиссию вместе со мной. Мы договорились: в решающий момент, на глазах изумленных врачей и дракона Шпырды, я режу себе вены, а он глотает разом горсть снотворных таблеток. В дурдом нас везут вместе. Я истекаю кровью. Артем засыпает и может заснуть навсегда. На его груди – алюминиевый значок анархии, который продают на рынке по 100 рублей за штуку. Мы поем песни Егора Летова и вместе уходим в забытье, из которого нас медикаментозно возвращают.

Но в решающий момент Артем сдал назад.

Мы стояли уже раздетые до трусов, в стаде других призывников – готовые к медосмотру.

– Принес? – спросил я. – Таблетки?

Артем потупился и шаркнул ногой.

– Что-о? – Злости моей не было предела. – Ты!! И ты еще носишь «анархию» на шее! Сид Вишез посмеялся бы над тобой. Курт Кобейн…

– Ты сам-то, – перебил Артем. – Сам-то чего?

– Вот чего! – И я вынул спрятанный в трусах перочинный нож. Лучшего не нашлось в моем доме. Столовые ножи не лезли в трусы. Можно было еще обломать кусок полотна с ножовки и спрятать его. Но оно – черное, с кривыми зазубринами – показалось мне слишком жестким вариантом. «Еще, чего доброго, таким распорешь вены до смерти», – подумал я.

Нож в руке заметил солдат-срочник. Он охранял призывников, чтобы те не разбежались – такое тоже бывало часто. Шпырда выписал срочников для охраны и распорядился закрыть окна военкомата решетками. Один из парней прошлого призыва не знал, что поставили решетки. И сиганул в окно прямо через шторы. Синяя Борода, наш военком, очень радовался.

– Э-э, – сказал мне солдат-срочник, увидев нож. – Это нельзя.

– Как нельзя? Это мне… со мной… мне надо… – стушевался я.

– Сюда давай! – И солдат, видимо, и правда армия воспитывает конкретных, чуждых рефлексии мужчин, вырвал нож из моей руки.

Медкомиссия была один в один похожа на рынок работорговцев. Призывники жались друг к другу – худые, озябшие на сквозняке. Среди нас не нашлось ни одного мускулистого пацана, одни дрищи. Хозяева выдергивали по одному: «Открой глаз. Покажи зубы. Что слышишь? Вдохни-выдохни».

При мне парня с очками на минус восемь зафрахтовали в морскую пехоту – на предварительном распределении. У двадцати человек обнаружился недовес. Но Шпырда, который топал по залу и зыркал во все стороны, заявил, что «на срочной они отожрутся». Доктора не приняли недовес во внимание.

Мое дело требовалось решать. Стоя у стола врача-педиатра, втягивая и выпячивая живот по его требованию, я оглянулся и посмотрел на Артема. Тот виновато пожал плечами. «Хрен с тобой», – подумал я и в следующий миг выхватил треугольную линейку у доктора со стола.

– Всем стоя-а-ать! – заорал я, и зал вздрогнул. Я видел, как застыл на месте Шпырда. Его лицо начало краснеть, свинячьи глазки буравили меня. Я вспомнил, что он жрет призывников живьем, не оставляет даже косточек. Пути назад не было.

– Я… я… – К несчастью, я не продумал финальной речи. И потому после замешательства неожиданно выкрикнул: – За Курта Кобейна!!! Против армейской системы!!! – И полоснул линейкой по венам.

Ничего не произошло.

Пластиковый угол линейки оставил на коже белый след – даже царапины не сделал.

Я изумленно уставился на руку, на докторов, сидевших с открытыми ртами, на Шпырду – тот уже готовился меня жрать – и резанул линейкой еще раз.

На коже осталась багровая полоса. Но вскрытием вен и близко не пахло. Я резанул еще раз и еще, заорал опять про Курта Кобейна – краем глаза заметил, как мчится ко мне солдат-срочник, и глаза его лучатся весельем и озорством.

– Хха! – выкрикнул солдат и здоровым пролетарским кулаком с размаху влепил мне в нос. Я успел разглядеть рыжие волоски на его пальцах. Линейка выпала. Ноги подогнулись. Я упал на кафельный пол – последняя жертва протеста и рок-н-ролла. Перед тем как отключиться я услышал хохот Шпырды. Я увидел его, согнувшегося пополам, увидел его волосатое пузо, которое выпало из рубашки. От хохота военкома сотрясались стены и дули зловонные ветра.

Дальнейшее я помню смутно. На меня прыснули водой, быстренько провели по всем врачам – те жмякнули печатями, все поставили отметку «Годен» – и выставили за дверь.

– Мальчик, – ласково напутствовал меня Шпырда, – мальчик, приходи сдаваться через две недели!

В этот момент военком был более всего похож на Карабаса-Барабаса.

В дверях я столкнулся с его сыном Борей. Боря пришел на работу к отцу – посмотреть, как система пакует молодое мясо. Боря жрал бутерброд длиной в мою руку. Из бутерброда торчал шмат колбасы.

Я не пришел ни через две недели, ни через три. Я ударился в бега: днем и ночью сидел дома, боялся открывать дверь. Мать ворчала: «Лучше бы ушел в армию». Она кормила меня, своего борца с системой, все скуднее и реже.

Никто не приходил за мной, и это угнетало еще больше. «Они что-то задумали. Они готовят штурм», – в панике соображал я.