Русская идея

Вот другой пример. Говоря о мучившей его разнице между патриотизмом и Русской идеей, Соловьев обронил, что «национализм «представляет для народа то же, что эгоизм для индивида». И развернул свою гениальную догадку: «Наша внеевропейская или противоевропейская преднамеренная и искусственная самобытность всегда была лишь пустая претензия. Отречься от этой претензии есть для нас первое и необходимое условие. Этому противостоит лишь неразумный псевдопатриотизм, который под предлогом любви к народу желает удержать его на пути национального эгоизма, то есть желает ему зла и гибели».

Что, собственно, имел в виду Соловьев под этим национальным эгоизмом? Да то, что слышим мы каждодневно из уст подавляющего большинства государственных мужей, будь то Америки, Китая или России: абсолютное - и неоспоримое - верховенство национальных интересов. И никому из них как- то не приходит в голову, что произносят они нечто, в общем-то, неприличное.

Ну, стали бы вы иметь дело с человеком, провозглашающим на каждом шагу, что его личные интересы превыше всего в этом мире? Случайно ли, что любой индивид в здравом уме, кроме разве Жириновского, никогда так не скажет (по крайней мере, в приличном обществе)? А вот в отношениях между государствами произносят это с некоторой даже гордостью и в самых респектабельных кругах, хотя и не совсем понятно, чем, собственно, отличается национальный эгоизм от личного. Наблюдение чудака не от мира сего, скажете вы?

Понадобились три четверти столетия и две мировые войны, чтобы хотя бы часть современного мира, Европа, додумалась до того, как первостепенно важно подчинить эти самые, вчера еще для нее священные национальные интересы интересам Сообщества. И объявив, что безопасность Сообщества выше национального суверенитета отдельных его членов, признала правоту одинокого чудака «с печатью гения на челе». Увы, лавры первооткрывателей достались другим, о Соловьеве никто и не вспомнил.

Нет пророка в отечестве своем

Но то в Европе. Беда Соловьева - и России - в том, что не услышали его дома (как, впрочем, и самого талантливого его оппонента Константина Леонтьева). Не услышали и до роковой войны и революции, и после. И вообще случилось с ним самое худшее, что может случиться с автором великого открытия: открытие просто забыли. На полтора почти столетия. Хотя ему удалось то, что не удалось Леонтьеву: он создал школу. Его «философия всеединства» вдохновила блестящую плеяду мыслителей Серебряного века. И Николай Бердяев, и Сергий Булгаков, и Семен Франк, и Георгий Федотов считали его своим учителем.

Но и тут не повезло Соловьеву. Как философа его боготворили, как политического мыслителя его... не заметили. Даже ученики. В этом, самом важном для него качестве его для них не существовало. Бердяев был прав, конечно, когда писал, что «Соловьевым могла бы гордиться философия любой европейской страны, но русская интеллигенция Соловьева не читала и не знала». Бердяев, однако, читал. И полагал, что знал. Но много ли понял? Вот что писал он о той самой «последней» войне, в которой учитель видел неминуемую гибель петровской России: «Я горячо стоял за войну до победного конца. Я думал, что мир приближается к решению великой исторической проблемы Востока и Запада и что России предстоит в этом решении центральная роль». Признал бы, спрашиваю снова, Соловьев своим учеником Бердяева?

Вот так и остался единственный в истории русской мысли человек «с печатью гения на челе» фигурой трагической и... забытой. Это и принес я зимою 1968 года Чаковскому. Нечего и говорить, что очерк не напечатали. И даже не извинились.

Глава £

А Грамши

ЛЕКСИКОН РУССКОЙ ИДЕИ

_Л

огика нашего общения, надеюсь, понятна читателю. Сначала я познакомил его с главными героями нашей отрасли знания (истории Русской идеи), то есть с европейским выбором декабристов и его вековой соперницей, самой ее величеством Русской идеей: сперва с первым ее воплощением - николаевской официальной народностью, затем со славянофильством, сменившим ее в этом качестве в постниколаевской России. Еще билее основательно познакомились мы с самодержцем, создавшим по лекалам Русской идеи тот самый «архаический старый режим», которому ~уждено было (вспомним Н. В. Рязановского) «обрушиться в пожаре 1917 года». И, конечно, с русскими европейцами, с Чаадаевым, предсказавшим губительность нового в его время обычая «любить родину на манер самоедов» и с Соловьевым, которому удалось в одной краткой фирмуле очертить путь к «самоуничтожению» великой страны, оказавшейся в плену Русской идеи.

Осталось нам теперь прежде, чем перейти к хронологическому изложению этого рокового пу ги, познакомиться с лексиконом Русской идеи, то есть с осноьными ее понятиями, с ее, если хотите, языком. Кое-что из этих понятий подхватили мыуже по ходу дела, знаем и про антиевропейское особнячество, и про национальный эгоизм, и про «лестницу Соловьева». Но некоторые ключевые термины, без которых нам в дальнейшем не обойтись, пока темны. Например.

Идея-гегемон