Русская идея от Николая I до Путина. Книга II. 1917-1990

Хуже того, выглядела она обвинением режиму, который не только допустил формирование в России столь зловещего феномена, как «просвещенное мещанство», но и довел дело до опасной точки, когда, как в отчаянии восклицал Лобанов, «мещанство торжествует!». Что же так напугало в нем молодогвардейского публициста? Оказывается, «буржуазный дух», абсолютно чуждый, по его мнению. России, но способный, как свидетельствует опыт, завоевать ее, превратив в какую-то ублюдочную полу-Европу, как однажды, в XVIII веке уже случилось. Два столетия ведь понадобилось, чтобы освободилась она от него в 1917 году в ходе Великой Октябрьской Социалистической революции.

И вот он, «дух» этот, возвращался в «разливе так называемой образованности»! Понятно теперь, откуда взялись страстные филиппики Лобанова против «духовного вырождения образованного человека и гниения в нем всего человеческого»? В этой, вполне славянофильской, как мы теперь понимаем, системе координат Брежнев вдруг вырастал в некого современного царя Петра, императора-предателя, широко открывшего в XVIII веке ворота родной русской крепости чужому, европейскому, «буржуазному духу».

Я не очень преувеличиваю. На эзоповском языке, которым оперировал Лобанов, его полубезумные инвективы против «просвещенного мещанства» действительно — и совершенно прозрачно для любого интеллигентного человека, давно наученного понимать этот язык, — означали, что боссы ослепли. В русскую крепость уже введен троянский конь «буржуазного духа». Иначе говоря, «национальный дух» оказался под угрозой. Его надо было спасать.

М.П. Лобанов В. А. Чалмаев

Само изображение политики как борьбы «духов» было до того чуждо привычной марксистской риторике, привыкшей трактовать культуру как легкомысленную «надстройку» на солидным материальным «базисом», что дух, извините за тавтологию, перехватывало. Даже у обыкновенных читателей, как я. Можно себе представить, с каким чувством читали это идеологи режима.

Нет слов, Лобанов клеймил врага нации со всей доступной подцензурному публицисту страстью. Даже, если хотите, яростно. Он ведь пытался доказать невозможное. А именно, что у нас, в отличие от Запада, подлинная культура растет отнюдь не из просвещения, а из «национальных истоков», из «народной почвы». И «непреходящие ценности культуры в России всегда порождал задавленный, неграмотный народ», а вовсе не образованные «мещане», у которых «мини-язык, мини-мысль, мини-чувства, все — мини». «И главное, — добавлял он с трепетом, — Родина для них мини».

Разумеется, в традиции последнего дореволюционного поколения славянофилов иллюстрировал свою мысль Лобанов доносами. Понятно, на кого. Как же без «них» в постсталинском СССР? И ВСХОН, как мы видели, без этого не обошелся. Доносил Лобанов и на расстрелянного Сталиным режиссера Мейерхольда и на пока еще не репрессированного режиссера Эфроса (и вообще «разлагатели национального духа» носили у него недвусмысленные еврейские фамилии).

Положительно, у читателя создавалось впечатление, что Сергей Шарапов был в 1901 году прав. Помните заключение его фантастической повести «Через полвека»: «Москва стала совершенно еврейским городом». Нет, не довел до конца Сталин свою миссию окончательного решения «проклятого вопроса». Недорезал. Эти «с не вполне человеческой душой» (нет, Михаила Меньшикова Лобанов еще не цитировал, только подразумевал, говоря о «примазавшихся к истории великого народа») по-прежнему играют роль фермента в «зараженной мещанством дипломированной массе».

Конечно, анализируя «открытие» Лобанова, нельзя упускать из виду, что статья его появилась в разгар Пражской весны, которая истолковывалась в верхах как результат захвата ключевых позиций в средствах массовой информации Чехословакии еврейскими интеллигентами. И еще не утихло эхо «подписантской» кампании в СССР, в ходе которой сотни московских интеллигентов (в том числе, конечно, и евреев) поставили свои подписи под самиздатскими открытыми письмами против процессов над Синявским и Даниэлем и над Гинзбургом и Галансковым. С этой точки зрения, социологическое озарение Лобанова совпадало с острой обеспокоенностью режима «социализмом с человеческим лицом» (столь же острой, добавим в скобках, какой в постсоветской России станет тревога режима по поводу «оранжевой революции»). Но целил молодогвардейский публицист, как мы сейчас увидим, куда дальше немедленных тревог режима.

Проблема «сытости»