Русская канарейка. Блудный сын

– Милый мой, – отозвалась очаровательная хозяйка, – просто в моем лице вы видите осатанелого фаната Италии, итальянской кухни, итальянской музыки… А то, что мы впервые услышали вас в Венеции, дорогой Леон, для меня это – особый знак.

В вашем лице… в вашем лице, прекрасная Елена Глебовна, я вижу лишь завистливую злобу, с которой ваши глаза с искусно подтянутыми пожилыми веками поминутно мечут картечь в мою любимую, – кажется, именно вы однажды бестрепетно предложили Гюнтеру «умолкать девку»?.. За что поплатитесь – да, вы, вы, Елена Глебовна.

Te si’ fatta ‘na veste sculla-ata,
nu cappie-ello cu ‘e na-astre e cu ‘e rrose…

«Ты купила платье с глубоким декольте, шляпу с розами и лентой…» Какая мука, дешевка – эти разговоры под переливы моего голоса… Но ведь неприлично и грубо – подойти и выключить мою обслуживающую неаполитанскую функцию? И толчком в сердце – Айя! Совсем брошена мною, бедняга… Глаза мечутся от одного лица к другому, губы безотчетно слегка шевелятся…

– …И я совершенно помешана на виноделии! У меня вон, гляньте-ка – целая полка специальных книг!

Елена взяла Леона под руку и потащила к тесному книжному царству противоположной стены, где в одном из шкафов и правда целую полку занимали пестрые винные справочники, каталоги выставок, альбомы и прочее пьяноведческое хозяйство. Вытянула один из ряда:

– Тут как раз о лигурийских винах, о нашем пигато…

Так-так… значит, Лигурия – морское побережье, известное огромным количеством бухт и романтических гаваней, и в каждой может ожидать свой тайный груз мирная яхта какого-нибудь почтенного бизнесмена…

– Никогда не случалось там бывать, – попутно солгал Леон на всякий случай.

– Неужели? – весело удивилась хозяйка. – А вот другие тенора не обходят своим вниманием наши края!

– Лена, ну что ты, в самом деле, навалилась на человека со своим винодельческим хобби! Он уже явно одурел от твоего энтузиазма…

Это Фридрих, радушный хозяин. Минуту назад окучивал моржа-и-альпинистку, до того что-то вяло обсуждал с румяным мидовцем… Но, развлекая гостей, то и дело поглядывает на «дорогую девочку» и раза три уже подходил к ней (довольно близко, черт побери!), и приобнимал за плечо, и что-то говорил, слишком приблизив лицо: да-да, для ее же удобства, конечно… А та, несмотря на дикое напряжение, держится молодцом, моя умница, хотя по тому, как еле заметно растягивает гласные, как крутит головой, пытаясь удержать в поле зрения, проследить, ухватить мимику всех персонажей и собеседников, видно, насколько она, в сущности, несчастна в этом доме.

А главное, Желтухин, оставленный гостями, примолк, несмотря на мои неаполитанские призывы, и едва слышно попискивает в своей походной клетке, но Фридрих – в полном порядке. Неужели наживка закинута напрасно, и бедный кенарь совершил свое эпохальное путешествие вхолостую? Неужели Илья Константинович ошибся и своим аллергическим приступом в подвале «птенческой лаборатории» Крушевич обязан вовсе не канарейкам?

– Допусти уж и меня к артисту, – добродушный Фридрих, добрейший дядя Фридрих

, многоопытный «Казах», хитроумный тройной агент… Он что-то чувствует? Настороже? Желает прощупать жениха? – И мне охота похвастаться своей коллекцией… Вы должны оценить, Леон, – если вам хоть раз приходилось попасть в лапы к какому-нибудь букинистическому совратителю…

– Еще бы! Однажды я…

– …тогда вы меня поймете! Я и вообще помешан на антиквариате…

– Ну, оказавшись у вас дома, не заметить этого просто невозможно.

– Да, я и в ковровый бизнес угодил теми же тропками… Но книги, знаете, – это нечто особенное… это моя страсть! Шрифты, гравюры, обложки, затхлость застарелой пыли, запашок старой бумаги… Вам Айя, конечно, рассказывала о моем отце – простом казахском парнишке, который был просто выдающимся каллиграфом? Так что это – наследственное.