Русская канарейка. Блудный сын

Бред! Ну что за бред?!

Но села за столик так, чтобы смотреть на море, отмечая, как наливается жаркой синькой горизонт, исчирканный спицами голых рей, как прыгают на мелкой волне оранжевые шары буйков, как постепенно там и тут распахиваются зеленые деревянные ставни в окнах желто-лиловых домов на другой стороне, над Калата Маркони.

Кроме нее, через два столика завтракали двое: молодая полноватая, но элегантная женщина со стильной прической цвета спелой ржи и, вероятно, какой-то ее родственник: для отца слишком моложав, для мужа – староват. Впрочем, мало ли что сводит пары… Оба почему-то были мрачны, неохотно переговариваясь по-итальянски (да хоть бы и по-английски: у Айи сейчас не было ни сил, ни охоты прислушиваться)…

Она ждала того самого пожилого симпатягу-официанта, словно при его появлении и Леон мог вдруг возникнуть на стуле напротив. Вспомнила, как увлекательно и говорливо тот объяснял, почему песто у них ярко-зеленого цвета: это ведь базилик из Пра, говорил он, из такого местечка под Генуей, там базилик самый пахучий и нежный; оливковое масло из Таджи и сыр – не пармезан, как думают некоторые, нет, а пекорино из Сардинии, поскольку лигурийцам, синьорина, ближе была Сардиния, чем Пармские области, – они шмыгали туда на кораблях, а не тащились через Апеннинский перевал…

И вино по его совету они заказали местное, с виноградников Портофино. Оно называлось… называлось… «Гольфо дель Тигулио», вот как!

Официант вскоре вышел, но Айю сначала не узнал, хотя в прошлый раз делал такие пылкие, совершенно итальянские комплименты.

Потом припомнил:

– Ах да, у вас очаровательная бабушка, с таким хорошим аппетитом… Где же она?

– Она… н-нездорова…

– Очень жаль. Сейчас все болеют гриппом, знаете, – весна… Что вам принести, синьорина?

В этот момент в бухту вошел бело-красный полицейский катер. Айя почему-то сразу напряглась: у него на борту было написано «Guardia costiera», и эти антенны на крыше… Катер причалил, и оттуда высыпала целая компания карабинеров, а сверху, со стороны полицейского участка, через пьяццу к ним направлялись еще двое, почему-то на велосипедах. Вся полицейская компания сгрудилась недалеко от причала, что-то, судя по бурной жестикуляции, обсуждая.

– Как много полиции… – пробормотала Айя.

– О да, – заметил официант. – Это все насчет того утопленника…

– Какого утопленника?! – вскрикнула она, вздрогнув так, что официант сразу раскаялся: вот, огорчил впечатлительную душу.

– Mia cara[15], – мягко проговорил он, – здесь каждый год кто-то тонет, что поделаешь – море… Просто рановато для открытия сезона. Его вчера прибило вон там – к моло Умберто Примо… Малоприятное зрелище для туристов. Хорошо хоть, сейчас никто еще не купается…

Она уже не смотрела в его лицо, уже ничего не видела. Перебирая обеими руками по скатерти, медленно поднялась, ощупывая вокруг себя плотную и влажную ткань воздуха… И двинулась к причалу, к моло Умберто Примо, не оборачиваясь на официанта, который вслед ей что-то говорил, обескураженно качая головой… Некоторое время она стояла там, вглядываясь в воду, что плескалась у нее под ногами, вспухая радужными иглами меж бортами лодок и катеров, будто могла увидеть что-то важное. Минут через пять к ней подошел все тот же официант, осторожно взял под руку, пытался что-то озадаченно выспросить… успокоить… Никак не мог взять в толк, что стряслось с такой приятной синьориной.

Она вежливо высвободила руку и пошла прочь – по улочке, взбиравшейся в гору.

За ее передвижениями внимательно следила молодая женщина, сидевшая неподалеку со своим пожилым родственником.

– Что, – спросил он, – знакомая?

– Да нет… – неуверенно отозвалась Николь. – Просто странная девушка.

Она действительно ни в чем не была уверена. Да и связанная словом, данным Леону (а в традициях ее старинной семьи банкиров понятие «данное слово» было возведено в культ), она никогда не показала бы, что кого-то узнала. Вместе с тем никак не могла избавиться от наваждения: ужасные события последних суток у нее почему-то связывались с Леоном, с тем тревожным и, признаться, неприятно поразившим ее последним разговором в парижской забегаловке, так что, кроме растерянности и печали, она чувствовала беспокойство и необъяснимую свою вину.

– Разумеется, мы поможем с похоронами, – продолжал Гвидо. – Не потому, что они были нашими клиентами. Просто по-соседски. Ведь там не осталось родственников? Ужасная история! Фридриха нельзя было пускать за руль… Разве можно вести автомобиль в состоянии шока? И его недавняя операция… Хелен вообще-то не позволяла ему водить и, конечно, была права… Но он, когда их вызвали на опознание тела, выбежал из дому, сам сел за руль, и… вот так оно и вышло.

– В полиции считают, что у него отказало сердце? Или он потерял управление?