Русская канарейка. Голос

— Обрати внимание, я не говорю: «ты — израильский офицер» и все прочие штуки, на которые нам обоим плевать, оставим это отделу пропаганды. Я не напоминаю, что ты резервист и твои сограждане-мужики в положенный срок оставляют семьи, работу и все свои астмы и геморрои, чтобы опять взвалить на себя это чертово бремя. Это мы оставим другому ведомству. Просто я знаю, что тебе не все равно, когда дети рвутся на куски у ворот своего садика. Иначе ты не попал бы в ту историю. Я видел тебя, я отлично тебя помню, когда ты не брился, точно в доме твоем траур. Нет, ингелэ манс, тебе не все равно, и твой голос тут ни при чем.

Натан снова перевел дух, будто долго взбирался по крутой лестнице и слегка подустал, задохнулся.

— Никто не собирается посылать тебя в поле, — примирительно добавил он. — Просто иногда, в свободное время ты можешь пошляться среди них в правильном виде, навестить парочку их культурных центров, вроде тех, что в районе Рюэя или Бельвиля, зайти в мечеть, послушать новости, их новости… Задать два-три пустяковых вопроса на правильном и — блестящем твоем! — языке… Мне тебя учить не нужно.

Он развернулся и продолжал идти, монотонно бубня:

— Они распихали свои ячейки по всей Европе, и рвется уже всюду, и попадают на эти рогатины все, без разбора вероисповеданий и гражданской принадлежности, но кто им считает! Конечно, мы поддерживаем какие-то связи и с британцами, и с итальянцами, и с французами, но… — И вновь раздраженно остановился. — Ты же знаешь, все нужно делать самим. Разве можно кому-то доверять! Силовые структуры подчинены политике, а европейские политики не отвечают ни за что, кроме своей комнатной собачки. И к дьяволу все объяснения, оправдания и реверансы, к дьяволу! У нас исторический опыт: в свое время мы остались одни против СС, гестапо и всех прочих. И принимать еврейских беженцев согласилась одна страна — одна! — Доминиканская Республика, хотя Рузвельт нам «симпатизировал». И главное…

Он глубоко вдохнул, и Леон подумал: это сердечное, он просто не может долго ходить. (Так Стеша в старости то и дело останавливалась, будто припомнив нечто важное, и маленький Леон терпеливо пережидал, когда можно будет тронуться дальше.)

— …Главное в том, что они очень стремительно продвигаются по всем направлениям. «Хизбалла», например, уже располагает несколькими «дронами» — беспилотниками германского производства, купленными за границей через подставные иранские фирмы, вполне невинные: мебель, модный торговый дом, ковры-антиквариат или еще какая-нибудь элегантная хрень, напрямую связанная с Корпусом стражей Исламской революции… Тот парень, Джерри — ты уже понял: я привел его, чтоб тебе показать. Он человек нашего Шаули; познакомит тебя с парой занимательных историй, покажет кое-какие фотографии и примет любые твои соображения. Просто мне жаль, что твои блестящие мозги сейчас посвящены исключительно оперным партиям. Свяжешься с ним вот по этому телефону…

Наморщил лоб, припоминая, и быстро, четко продиктовал номер. Леон подумал: мозги у него бегают быстрее, чем ноги…

— Он скажет, где можно встретиться; есть пара безопасных квартирок… Ну, не буду тебя учить, ты все прекрасно знаешь сам. Если найдешь нужным с кем-то его познакомить или просто кивнешь в нужную сторону, за все будем благодарны… Постой: это что — уже моя станция?

…Вот тогда в его жизни возник другой Париж (а он подозревал, что их было множество) — тот Париж, что все время строится и все время бастует; тот, где из одной точки в другую можно попасть тысячью муравьиных тропок, где, кроме «основного» метро и линий RER, есть огромная старая «кольцевая ветка», которую просто бросили после войны, и теперь на ее станциях растут кусты дикой малины и другие полезные травки. Эти станции можно назвать не «наземными», а «неземными», ибо рельсы бегут как бы над городом по чугунным мостам позапрошлого века и с улиц видны лишь мосты, а как проникнуть туда, знают немногие. И по этой дороге летним днем можно обойти Париж и не встретить ни одного человека…