Русская княжна Мария

– Эка, недотыкомка! – искренне потешаясь, комментировал ее действия конвоир. – Это ж сумка, в сумку-то не лезь! Седло сымай, кому говорят!

Рука Марии Андреевны тем временем скользнула под расстегнутый клапан сумки и ощупала икону. Княжна не знала, зачем она это делает: возможно, чтобы попрощаться, а может быть, в надежде на защиту…

Она замерла и даже перестала дышать, когда ее пальцы нащупали еще какой-то предмет, находившийся в сумке вместе с иконой. Не веря себе, княжна осторожно сомкнула ладонь на удобно изогнутой деревянной ручке, большой и указательный пальцы, словно действуя по собственной воле, легли туда, куда должны были лечь.

– Сумку, говорю, оставь! – прикрикнул конвоир. – Скорей давай, твое сиятельство, чего возишься!

Он шагнул вперед и, отставив в сторону руку с ружьем, наклонился вперед, чтобы посмотреть, в чем загвоздка. В следующее мгновение он замер и, не разгибаясь, в странной скрюченной позе попятился назад, не отрывая взгляда от черного жерла пистолетного дула, глядевшего ему прямо в лоб.

– Положи ружье, – дрожащим голосом скомандовала Мария Андреевна, – и ступай отсюда. Сейчас я тебя отпускаю, но больше не попадайся на моей дороге.

Конвоир медленно разогнулся и вдруг улыбнулся прежней нехорошей улыбкой. Дрожащий голос княжны, очевидно, вселил в него уверенность, что она не отважится выстрелить.

– Что ж ты, барынька, – сказал он, – что ж это ты задумала? Нешто грех на душу взять хочешь? Нельзя это, барынька, да и не твоего благородного ума это дело – из пистолей-то по людям палить. Смотри, ручки белые переломаешь… А ну, бросай оружию! – вдруг рявкнул он, резким движением беря наизготовку свое ружье.

Княжна сама не помнила, как спустила курок. В последнее мгновение у нее в голове молнией промелькнула мысль, что пистолет, наверное, не заряжен. Пистолет, однако, исправно выпалил, издав показавшийся княжне оглушительным звук и так подпрыгнув, что и в самом деле едва не вывихнул ей кисть руки. Из дула вылетело целое облако дыма. Вскрикнув, княжна выронила пистолет и отпрыгнула назад.

Когда дым рассеялся, она увидела своего конвоира, который, зажимая ладонью рану в плече, тяжело возился на земле, силясь подняться и все время беспомощно валясь на бок. Между пальцами у него сочилась темная кровь, помутневшие от боли глаза смотрели на княжну с немым удивлением. Этот взгляд Мария Андреевна запомнила на всю жизнь, хотя в тот момент, казалось, даже не обратила на него внимания.

– Ох, – простонал раненый, – о-ох! Говорил ведь: все вы, баре, душегубы, все как есть…

Он попытался поднять здоровой рукой ружье, но не удержал и бессильно выронил в пыль. Княжна попятилась от него и, не сводя глаз с ружья, присела над убитой, уже закоченевшей лошадью. Она вынула из сумки икону. Во второй сумке обнаружился завернутый в золотую парчу оклад. Княжне подумалось, что этот оклад еще добавляет таинственности к непонятному образу пана Кшиштофа, но сейчас ей было не до отгадывания шарад.

Связав икону и оклад в один парчовый узел, она зачем-то затолкала свою накидку в пустую седельную сумку, в последний раз оглянулась на раненого и скорым шагом двинулась по дороге.

Придя в себя и оглядевшись по сторонам, пан Кшиштоф поспешно зажмурил глаза и притворился мертвым, как жук, которого пощекотал травинкой любознательный ребенок. Увиденная паном Кшиштофом картина была, пожалуй, худшей из всех, какие он мог вообразить. Сплетенные из веток убогие шалаши, кострища и расхаживающие между ними бородатые, скверно одетые и еще хуже вооруженные люди яснее всяких слов говорили о том, что его угораздило живым попасть в лагерь лесных разбойников.

Руки у него были надежно спутаны за спиной, связанные ноги совершенно затекли и ничего не чувствовали, а челюсти ломило так, будто некий уездный Самсон, не найдя в округе ни одного льва, упражнялся на пане Кшиштофе в разрывании звериных пастей. Попытавшись пошевелить языком, пан Кшиштоф понял, что рот у него забит какой-то шершавой тряпкой. В придачу ко всем несчастьям, тряпка эта явно была не первой свежести и жутко воняла псиной.