Русская княжна Мария

– Пустяки, княжна, – ответил пан Кшиштоф на ее взволнованный вопрос, – вам вовсе не о чем беспокоиться. Капитан этот – весьма недалекий тип. Он проглотил рассказанную вами историю целиком, даже не поперхнувшись, а мне удалось развеять последние его сомнения, так что на протяжении доброго получаса мы с ним только и делали, что болтали о пустяках да курили его сигары. Как здоровье князя?

– Ему как будто немного лучше, – грустнея, ответила княжна, – но доктор-француз говорит, что надежды на выздоровление нет.

– Ну, так ведь это же француз, – утешил ее Огинский. – Стоит ли верить словам полкового коновала? Он более привык спасать людям жизнь, укорачивая их при помощи ланцета, чем вникать в более тонкие вопросы болезней, происходящих от иных причин, нежели ядра, пули и сабельных ударов. Надобно молиться, княжна, молиться уединенно и страстно. Я, верный, но недостойный сын католической церкви, верю, что бог един и для католиков, и для православных, и что все мы, его дети, находимся в руках его и можем уповать лишь на его безграничную милость.

Занятая своими мыслями, княжна почти целиком пропустила мимо ушей эту неискреннюю речь.

– Что же, – сказала она, когда жид Кшиштоф замолчал, – коли вы целы, так и беспокоиться не о чем. Я, с вашего позволения, вернусь к дедушке. Вы должны понять меня и простить. Мне хочется подольше побыть с ним, прежде чем…

Пан Кшиштоф склонил прилизанную голову, показывая, что понял все, чего не смогла договорить княжна, и по привычке щелкнул каблуками, что при его нынешнем одеянии показалось даже ему самому несколько неуместным.

Отделавшись, наконец, от княжны, которая мешала его сиюминутным планам, Огинский спустился на первый этаж.

Просторный, некогда уютный и без преувеличения роскошный дом князя Вязмитинова ныне жил законами временного военного бивуака, с каждой минутой превращаясь из мирной обители в простое укрытие от дождя и ветра, состоящее из четырех голых стен и крыши. Различные архитектурные красоты и удобства могли быть или не быть в этом временном жилье; до них никому не было деда. Повсюду сновали в своих красных мундирах и синих рейтузах расстегнутые, деловитые солдаты, занимаясь какими-то лагерными делами, а более всего грабежом, которому, несмотря на ясно высказанное капитану пожелание пана Кшиштофа, не видно было конца. В каждой комнате можно было наткнуться на самих французов или неоспоримые свидетельства их пребывания: грязные сапоги, брошенные сабли, пистолеты, сумки и ремни, натасканную на паркет грязь, оборванные портьеры, отсутствующую на своих местах мебель и пятна на обоях, где ранее висели снятые картины. Стоявший в гостиной мраморный фавн щеголял криво нахлобученной уланской шапкой и нарисованными углем кошачьими растопыренными усами. Через мраморное его плечо тем же, по всей видимости, шутником была перекинута перевязь со свисавшей до самого пола саблей. Одно из больших, с полукруглым верхом, оков гостиной было кем-то с неизвестной целью выбита напрочь, и острые обломки рамы торчали вкривь и вкось, усиливая и без того сильное ощущение разорения и разрухи, парившее в некогда уютной гостиной.

Посреди комнаты в золоченом кресле сидел пожилой улан с нашивками капрала, в расстегнутом мундире, из-под которого в вырезе рубашки виднелась густо заросшая кучерявым, уже сильно тронутым сединой волосам грудь. Положив скрещенные ноги в пыльных, со шпорами, сапогах на антикварной красоты инкрустированный низкий столик, сей ветеран с меланхолическим видом пощипывал струны гитары, время от времени прикладываясь к горлышку стоявшей на полу подле кресла винной бутылки. На свободном от мебели пространстве молодой лейтенант упражнялся в выпадах и отражениях с позолоченной шпагой князя Вязмитинова, очевидно будучи не в силах расстаться со своей новой игрушкой. Пан Кшиштоф с каменным лицом прошел через гостиную, всем своим видом показывая, что имеет полное право здесь находиться и передвигается не просто так, а по важнейшему делу. Старания его пропали даром, поскольку никто из французов просто не обратил на него внимания.