Русская княжна Мария

Убрав саблю в ножны и по-прежнему прижимая к себе сверток, пан Кшиштоф осторожно выбрался на улицу, где стояли его лошади. Одна из них, почуяв его приближение, тихонько заржала, перебирая ногами. Пан Кшиштоф шикнул на нее, и лошадь послушно замолчала, словно понимая важность момента. С огромным облегчением пан Кшиштоф отвязал поводья от столба и вскочил в седло. Его безумная одиссея близилась к концу, он победил и имел полное право гордиться собой.

Он шагом проехал по деревенской улице, превратившейся в спящий военный лагерь, и, завидев впереди мостик через ручей, пустил лошадей в галоп. Часовой на мостике, услыхав топот копыт и заметив приближавшегося всадника, опять взял ружье на руку и заступил дорогу. Разглядев знакомого драгуна, он несколько успокоился, но остался на месте, намереваясь узнать, нашел ли господин офицер капитана Жюно и куда он держит путь в такой неурочный час. Пан Кшиштоф, которому удача придала сил и смелости, не тратя времени на разговоры, взмахнул саблей и срубил часового в точности так, как казаки, упражняясь в искусстве владения саблей, рубят на всем скаку лозу.

Заводная лошадь сшибла часового грудью. Выронив ружье, он отлетел к перилам моста, ударился о них спиной и упал на дощатый настил. Из его разрубленной ключицы хлестала кровь, но он был жив и даже не потерял сознания. Солдат попытался крикнуть, но голос не слушался его, и вместо крика получился хриплый жалобный стон. Тогда часовой дотянулся до лежавшего поодаль ружья и спустил курок.

Выстрел переполошил всю деревню, но было поздно: нарушитель спокойствия уже скрылся. Истекающего кровью часового обнаружили и расспросили. Тот сумел довольно связно передать, что его ранил драгунский офицер, искавший квартиру капитана Жюно. Дежурный офицер, производивший этот допрос, пожал плечами, решив, что часовой либо спит, либо бредит, но все-таки послал вестового за капитаном.

Тем временем пан. Кшиштоф скакал по лесной дороге, с каждым ударом лошадиных копыт удаляясь от деревни. Дорога смутно белела впереди него в глухом предутреннем полумраке, из леса длинными косматыми прядями начинал выползать туман. Где-то в чаще жутким замогильным голосом крикнула, возвращаясь с охоты, ночная птица; впереди через дорогу быстро и бесшумно перебежала какая-то приземистая тень. Лошадь испуганно шарахнулась от нее в сторону, но пан Кшиштоф лишь раздраженно хлестнул ее перчаткой между ушей и ударил шпорами. Он так ликовал, что напрочь забыл о страхе.

Усталая лошадь незаметно перешла на неторопливую тряскую рысь, а потом и вовсе пошла шагом, не обращая внимания на понукания пана Кшиштофа. Ее бока лоснились от пота, на удилах выступила пена. Пан Кшиштоф и сам едва держался в седле, ощущая ломоту во всем теле. Владевшее им лихорадочное возбуждение понемногу проходило, глаза начинали слипаться, словно веки были налиты свинцом. Пан Кшиштоф понял, что необходимо дать отдых и себе, и лошадям. Теперь, когда он остался один, можно было не торопиться. За несколько часов Мюрат никуда не денется, да и передвигаться теперь, когда письмо неаполитанского короля безвозвратно утеряно, все-таки было безопаснее по ночам.

Уже начинало светать, когда пан Кшиштоф отыскал укромное местечко в лесной чащобе и спешился. Все его тело одеревенело от многочасовой скачки, голова гудела и кружилась от усталости. Привязав лошадей так, чтобы им было удобно пастись, но не сняв с них седел, Огинский со вздохом облегчения опустился на траву и прислонился спиной к стволу огромной, в полтора обхвата, сосны. Испачканный подсохшей кровью парчовый сверток лежал рядом с ним на земле. Золотая ткань сбилась, обнажив уголок оклада. Пан Кшиштоф решил завернуть икону поплотнее, а заодно и полюбоваться своей добычей. Он размотал парчу и в сереньком свете наступающего утра вгляделся в драгоценный трофей.

Он замер, не в силах поверить собственным глазам, и сидел так не меньше минуты. Потом черты его лица исказились, и из его груди вырвался протяжный вопль, более всего напоминавший стенания грешной души в аду. В этом ужасном крике не было ничего человеческого, и один из бородатых оборванцев, как раз в это время устраивавшихся на дневку на дне лесного оврага приблизительно в полуверсте от пана Кшиштофа, услышав этот потусторонний звук, вздрогнул и испуганно перекрестился.

– Вурдалака, – пробормотал он, – как бог свят, вурдалака!

Васька Смоляк, который в это время точил топор, повернул к нему свое изуродованное лицо и презрительно ухмыльнулся, показав редкие кривые зубы.

– И что ты за мужик? – сказал он. – Баба в портках, а не мужик. Вурдалака… Зверь это, понял?

Его собеседник втянул голову в плечи и поспешно кивнул. Он не знал ни одного зверя, который мог бы издать такой вопль, но спорить со Смоляком не стал, потому что Васька, по его мнению, был страшнее десятка вурдалаков.