Русская красавица

Вообще Оля производила впечатление физически хрупкого, нежного создания. Казалось, дунет ветерок и унесет ее за тридевять земель в тридесятое царство. Только впечатление это было обманчивое. Внутри девчонки бурлил океан какой-то могучей внутренней энергии, готовой выплеснуться в любой момент шквалом ударов. А драться она умела, научилась у Ли. И этот внутренний жар, вечная готовность постоять за себя мешали Ивану относиться к Оле как к обыкновенной потаскухе, которую босс пригрел из сострадания. Хотя… Босс и сострадание!..

— Чем же плох Оболенский? Нам с ним работать и работать. Материал добротный, — возразил Иван.

— Ага. Один нос чего стоит!.. Будто и не нос это, а член… Жуткое зрелище!

— А ты хотела переспать с принцем. Да?

— Я не сплю с кем попало, болван!.. Надоело!

— Что тебе надоело?

— Все надоело. И ты тоже.

Оля спрыгнула на пол. Потом опять забралась на кровать и принялась ворчать о всяких мужланах, которые обращаются с девушками как с коровами, которых нужно заклеймить, а сами и умеют-то только ножики бросать да курить в каютах без разрешения, а больше ничего, а туда же, мать их…

Иван заметил, как сжимаются и разжимаются Олины кулаки.

— Ладно, ладно… — сказал он, поспешно гася сигарету. — Надька займет твое место. А ты больше на глаза Оболенскому не попадайся. Подмены он, надеюсь, не заметит, но видеть вас обоих сразу босс запретил.

— А с фотографиями как быть? Измайлова с минуты на минуту притащится. Я обещала.

— Сказал же, Надька тебя заменит во всем. Я уже ее предупредил. Сиди тихо со своей змеей. Вам вместе будет уютно…

— Что ж ты мне голову морочил!

Ольга спустила ноги с кровати и прошлепала к иллюминатору. Небо было ясным, облака растаяли, и солнечные лучи играли на волнах в догонялки. Высоко в небе, едва видимая в потоках света, кружила птица. Чайка, наверное. Ольга зевнула и, не стесняясь Моховчука, стала стягивать с себя сценический костюм. Затем бросила его на кровать, открыла дверцу встроенного шкафа, посмотрела на себя в зеркало.

— Хороша ягодка, — хрипло произнес Иван.

— Хороша Маша, да не ваша, — бросила Оля. — Ты ступай, ступай… Выпей чего-нибудь прохладительного. Вон как вспотел! С чего бы это?

Иван, стиснув зубы от нового унижения, поднялся со стула и направился к двери.

Когда дверь за ним захлопнулась, Оля тихо рассмеялась. Она еще немного покрутилась перед зеркалом, воображая себя то английской королевой, то привокзальной шлюхой, а потом забралась в постель и укрылась одеялом с головой, будто спряталась в скорлупе. Она хотела побыть в одиночестве.

«Все позади, и я опять на ноле. Детский дом, общага, Ли… Вокруг всегда столько людей, музыка, танцы… Время стирает эту мишуру и оставляет главное — былую любовь и радость, для которой не нужны пустые слова и натянутые улыбки, которая может обходиться только взглядами, молча».

А сейчас трудно даже представить, что когда-то Оля могла любить без оглядки. Ли больше нет, он приходит только при закрытых глазах, вместе с памятью. А стоит открыть глаза — маски, а в ушах — музыка и шипение Сати. И тогда кажется, что радость больше никогда не вернется, что она осталась позади, в прошлом, совсем в другом мире, который она попросту выдумала, как дети выдумывают прекрасные сказки.

Так и память. Она все приукрашивает, убирает противоречия, возвеличивает нюансы, наделяет их тайным смыслом. Сказка, всего лишь сказка… Но Ольга все равно радовалась этой своей сказке. Сердце ее было сковано холодом одиночества. Сердце слабело и замирало без тепла жизни и радости. И тогда она забиралась в постель, накрывалась с головой и начинала листать страницы памяти.

Толстый альбом жизни, распухший от множества картинок, иногда дешевых, захватанных, грязных, изображавших только страдание, а большей частью — ярких, красочных, солнечных. Знакомство, годы ученичества, первые победы на первенствах по ушу, любовь к Ли… Эти картинки хранились внутри, в самом сердце. Ольга пересматривала их, останавливалась на какой-то странице, внимательно рассматривала одну картинку за другой, а затем могла или открыть следующую страницу, или вовсе захлопнуть альбом.

Иногда она даже плакала. А виделась ей дорога, по которой шагает Ли. Его одиночество такое же полное, как ее. Двигается он медленно, и нет у него никакой цели — никуда он больше, по своему обыкновению, не спешит, не смеется, не подшучивает, потому что давно уже мертв. Оля знала это наверняка, потому что видела, как его убили. И эта последняя картинка заставляет ее плакать — преследует, будто страница согнулась или смялась и теперь альбом открывается только на ней. Хлопок выстрела, удивленный взгляд Ли, пятно крови на груди — там, где сердце…