Русская красавица

– Да, – вздохнула я. – Лучше бы я не бегала!

– Как ты красиво бежала!.. Я больше не могу без тебя!

– Страсти какие! – несмело хихикнула я. – Влюбленный призрак!

– Ирочка… Разве ты не видишь? Я изнываю, я хочу тебя!

– Ну, вот! – огорчилась я. – Вели философский разговор, о метафизике и прочих вещах, – и что? Все кончается пошло и банально.

Он закусил губу.

– Ну, если это сильнее меня! – вскричал он. – Ирочка! Заклинаю тебя нашей земной любовью: отдайся мне!.. Ну, хотя бы разочек…

Я просто охуела. Я говорю:

– Ты с ума спятил? Кому я буду отдаваться? Ведь тебя даже, по совести сказать, нет. Так, одна фикция…

Он возражает, полный дрожи в голосе:

– У меня серьезные намерения. Я готов жениться. Ты – моя! Я не понимал этого раньше, но теперь это ясно как день. Пока не наслажусь тобой, пока не утолю свою страсть, я буду маяться и слоняться никчемной фигурой страдания. Ну, пожалуйста…

Я говорю:

– Очень интересно. Как ты себе это представляешь? Я, извини, этими штуками не занимаюсь. Это что? Это, кажется, некрофилией называется, да? Я с трупами не сплю!

А он говорит:

– А я не труп!

– Ну, все равно! Ты – не живой, не настоящий!

– Да я, – обижается, – в некотором роде более настоящий, чем ты!

– Вот, – говорю, – и возвращайся туда, к более настоящим, и делай с ними, что хочешь, а меня не трожь!

– Значит, так? На поле ты могла подставляться, а мне, твоему кавалеру и жертве, отказываешь?

– Послушай! Не приставай ко мне! Нет, это ж надо такое! Ты хочешь, чтобы я умерла от разрыва сердца?!

– Я буду нежный… – прошептал Леонардик.

– Срать я хотела на твою нежность!

Все мое спокойствие испарилось. Я жутко разволновалась. Что делать? Заорать?

Но ощущаю во внутренностях предательское безволие. Знаю: лучше не сопротивляться.

Так напугает, что и в самом деле помру. Не перевести ли лучше в сферу добровольно-принудительного согласия? По опыту знаю, но при чем тут опыт? Ксюша, милая, ты представляешь себе? Такого у меня еще не бывало!

А он, паскуда, смотрит на меня и, конечно, мысли мои, как с листа бумаги, читает.

– Ты, – говорит, – все равно никуда не денешься, все равно – моя.

И встает с диванчика в возбужденном и трепетном состоянии.

Я говорю:

– Ты о Боге подумай!

А он молча бредет на меня.

– Ты брось… Такие заходы… Остановись! Стой!

А он приближается. Я схватила с тумбочки стакан и в него – хуяк! – прямо в голову – и не поняла, что произошло, но угодила в зеркало. Бац! Зеркало вдребезги. Дыра-звезда.

Тут я совсем оробела.

– Я, – говорю, – из-за тебя зеркало разбила!

А он опять за свое:

– Ты на поле кому собиралась дать? Не боялась? А здесь боишься?

– Так на поле, – я чуть не плачу, – я за святое дело бегала, а тут что? Какая-то твоя посмертная похоть…

– Дура! Я женюсь на тебе!

– И что дальше?

– Будем не расставаться!

– Не подходи ближе! Не подходи!

А он сел на край кровати, в ногах, и говорит:

– Неужели ты думаешь, что тебе со мной плохо будет?

– Знаешь что!.. Философия твоя вся гнилая: ты потому такой пессимизм развел, чтобы мне от тоски в любые, даже ТВОИ объятья броситься, как в петлю! Я теперь понимаю…

– Неправда… Хочу тебя… – бредит.

– Ладно-ладно! Не ты один!

– Мы с тобой неразделимое целое, Жанна!

– Что? Какая Жанна? Вздор! Теперь я Жанна и еще невесть кто, а как трахнешь меня – опять за говно держать будешь! Знаю! Нетушки!

А он заявляет:

– Если будешь сопротивляться, я тебя придушу подушкой. Я сильный!

Посмотрела я на него. Он действительно сильный. Куда сильнее, чем был при жизни. Жилистый такой… Действительно, думаю, придушит… Что делать? Я говорю:

– Как тебе не стыдно? Пришел к больной женщине. Обещал ухаживать… У меня горло болит…

– Жанна, любимая!.. Я тебя так буду любить, что ты про горло думать забудешь!

– Не преувеличиваешь ли ты, – сомневаюсь, – свои возможности?

– Сейчас, – говорит, – увидишь, – и клубный пиджак расстегивает.

– Погоди-погоди! Не спеши! Ты меня не соблазняй, понял? Все равно не соблазнишь! Я боюсь тебя, понял? Боюсь!!!

Он положил руку на одеяло со своими отвратительными ногтями и сквозь одеяло начинает мне ногу гладить, гладит, гладит, у меня глаза чуть из орбит не вылазят, а рука все выше, выше, выше. Смотрю: он уже лобок начинает гладить. Я говорю:

– Все равно ты меня не заведешь. Я с мертвыми не сплю!

А он ласкает меня и отвечает:

– Никакой я тебе, повторяю, не мертвый, а даже теплое существо. Потрогай руку.

И руку жилистую ко мне протягивает.

Я невольно отдернулась:

– Вот еще! Руку щупать! Отчего это ты теплый? Может, снова ожил, а?

Он загадочно отвечает:

– Может…

То есть темнит, но я-то вижу, что он не человек, а кто-то другой, хотя руки теплые.

– А почему ногти у тебя такие? – задаю коварный вопрос.

– С ногтями, – говорит, – извини, ничего не поделаешь…

Ну, значит, не человек!

– Ты что, Леонардик, насильничать собрался? Не трожь меня!

А он:

– Ты меня убила.

А я:

– Так ты меня за это уже простил! Ты какой-то непоследовательный!

– Меня, – отвечает, – от желания распирает, а ты – про последовательность!..

Ну, что с ним делать? Вижу – не слажу.

Я даже оттолкнуть его боюсь…

А он сидел, сидел – да как бросится!