Русская красавица

- Я, пожалуй, пойду, - сказала я, поднимаясь. Всем стало стыдно за всех. У меня закружилось в голове. И я сказала присмиревшим друзьям: - Дорогие мои! Ясно, как день, что ничего не ясно. А раз хотя бы это ясно, то давайте попробуем! А потом посмотрим. - Ну, как всегда, - пробормотал Мерзляков. Сначала сделать, а потом смотреть. - Успокойся, - сказала я. - Я - не большая художественная ценность. Ну, помру... Как будто до меня никто не помирал! Мой аргумент был неопровержим. Я увидела, как в глазах мужественных женщин, подруг моих новых друзей, застряли слезы, а Ахмет Назарович приблизился ко мне и обнял, как собственную дочь. Егор тоже поцеловал меня: он верил в демонов, несмотря на свойственное ему лукавство. Стали думать, как это сделать. Составился заговор. Я объяснила.

Нужно поле. Нужно такое поле, где проливалась невинная и праведная кровь. Кто-то, не помню кто, заметил, что она всюду проливалась, долго искать не придется. Витасик, верный себе, мрачно сказал: была ли она невинной и праведной? Ахмет Назарович выдвинул Бородино. Он не уважал французов, считал их нацией без-царя-в-голове и полагал, что именно там был поставлен заслон жуирству и декадентству. Молодой Белохвостов предложил Колыму, и причем совершенно серьезно. Он высказал распространенную точку зрения и призвал всех немедленно вылететь туда самолетом, он берется за это дело, он обеспечит жильем, у него там есть друг, золотодобытчик, если только тот еще на свободе. Все неожиданно единодушно согласились лететь: и мужчины, и женщины, и сам Борис Давыдович со своей палкой, они сказали, что там, конечно, лучше всего, но только несколько далековато. К их удивлению, я решительно воспротивилась. Я сказала, что ни на какую Колыму я не полечу, потому что там живут чукчи и олени, пусть они сами между собой разбираются, а что там русские мерзли, - так мало ли где они, бедные, мерзли! - Может быть, тогда, где с татарами... робко предложил Егор. Он был, по-моему, прав. Тут и вера, и своя исконная земля. А на Колыму не поеду. Там холодно бегать, я простужусь, - сказала я. А на Бородино, хоть и близко, ехать, я считаю, стыдно! - сказал детский врач Василий Аркадьевич (приятная внешность, усы, манеры). - На Бородине лежат кости просвещенной нации! Там лежат кости людей, которые были выше нас по всему. Вы только посмотрите: их дети, грудные дети! и то показывают чудеса спокойствия, воспитания, культуры. Они не ревут, не капризничают. Они не докучают взрослым. Они всегда играют в осмысленные тихие игры! Это - либералы с пеленок, а либерализм, как-никак, высшая форма человеческого существования, а наши только мечутся да вопят, да материнскую грудь обкусывают до безобразия!.. Жаль, что они растерялись в дыму московского пожара! - На это еще сетовал один из братьев Карамазовых, - заметил энциклопедист Борис Давыдович. - Тем более! - сказал педиатр. - Смердяков, - уточнил Борис Давыдович. - Это еще ничего не доказывает! - не смутился педиатр. - Нет, доказывает! - перешел в атаку притаившийся Ахмет Назарович. - Какие же они просвещенные, эти ваши французы, если их история и вся жизнь - сплошной, непрекращающийся Мюнхен! - Ха-ха-ха! - довольно естественно рассмеялся Василий Аркадьевич. - Ха-ха-ха. А что они, по-вашему, из-за вас должны пропадать? Да они на вас плевали! Как мы с вами плюем на китайцев! - Я не плюю, - с достоинством заметил Ахмет Назарович, - на китайцев. Я вообще ни на кого не имею привычки плевать. - Нет, вы плюете! - сказал детский врач, войдя в раж (ни усов, ни манер). - Я прекрасно помню, как вы пятнадцать лет назад мечтали сбросить на китайцев что-нибудь тяжеленькое, от испуга, я помню. - Ахмет Назарович покраснел, как гранат, и сказал: - А я, Василий Аркадьевич, помню, как вы письмецо накатали в медицинский орган, когда вам маленечко хвост прищемили, и вы в нем все, ну, совершенно все, воспели! - Господа! - крикнул Борис Давидович. - Мы все не без старых грехов. Я, например, убил в конце войны молоденькую и совершенно невинную немку. Но мы ведь их искупаем! Мы их искупаем и искупим, господа хорошие! - Боря, - сказала жена Бориса Давыдовича. - Береги свое больное сердце! - А вот я, к примеру, без грехов, - подумал радостно молодой Белохвостое. - Я никому задницу не лизал. - Ну и зря, пожалела я его, вспомнив замечательный закон Мочульской-Таракановой. - Очень зря!