– А потом еще и заставила себя простить, – продолжает Лиличка, сверкая глазами так, будто не Марину, а меня сейчас обвиняет. – Отличный способ обязать к прощению – стать покойницей. Не собираешься?
– Нет, – увы, я не в силах скрыть печаль, она заливает столик и покрывает мои глаза пленкою… Лиличка действительно так ничего и не поняла в моем тогдашнем отъезде. Для нее это просто-напросто выпад и оскорбление… А ведь мы были почти подругами. Ведь именно она лучше всего знала, насколько сильно я была обманута, и в каком шоке прибывала, узнав, что все, мною напианное – ложь. Ведь именно она дожна была бы прочувствовать мое тогдашнее состояние и все понять. И тогда, вместо этой агрессивной тиррады, я, возможно, встретила бы дружелюбие. Но, увы, приходится воевать, потому говорю немного нагловато: – Если я сочту себя виноватой перед тобой и стану нуждаться в прощении, применю другие методы.
– Если?! – Лиличкины брови взлетают вверх. – То есть ты еще и отрицаешь свою вину?
Нет, не зря я не хотела этого разговора. И не потому, что боялась мести или каких других последствий, а потому что не готова еще была оказаться столь безжалостной, чтобы изрезать несчастную Лиличку жесткой правдой о ней самой. Ведь даже если сделает вид, что ничуть не задета, все равно поранится. И ночами спать не будет, то ли озлобляясь еще больше, то ли стыдясь и раскаиваясь. Я не хочу быть твоим палачом, Лиличка, я не хочу!
– А придется, – отвечает она после моего заявления о нежелании говорить на данную тему.
Что ж, значит, деваться некуда:
– Вины моей нет, – поражаюсь невесть откуда вдруг взявшейся силе своего голоса. – И мы обе прекрасно это знаем. Мы обе знаем, что ты обманом втащила меня в этот проект и подсунула лживые факты для книги. Обе знаем, что я имела полное право отказаться от дальнейшего участия в твоих планах. А еще мы знаем, что содеянная грязь разъедает. Ею ты выжгла себе душу. Ни во что не веришь, никого не любишь. Наркота не спасает. Половина персонала Генкиной виллы, тобою соблазненная, тоже не приносит никакой радости… Деньги ты зарабатывать на самом деле так и не научилась. Как бы не пыталась ты строить из себя великого стратега-воротилу, если посмотреть объективно, все твои проекты убыточны. Существуют они только за счет основного Рыбкиного бизнеса. Посмотри, во что ты себя превратила! В делах – неудачница, в постели – нимфоманка, в дружеских отношениях – лгунья, всех пытающаяся использовать… Ты злишься на меня, за то, что я оказалась неподдатливой жертвою. Всего лишь из-за этого, а вовсе не из-за эфемерного вреда, нанесенного твоему делу моим уходом.
Рыбка вскочил синхронно с Лиличкой. Успел перехватить ее руку, занесенную для удара над моей головой. Я как сидела, глядя прямо перед собой, так и продолжала сидеть. В конце концов, она сама хотела услышать, что и о чьей вине я думаю…
– Тихо-тихо-тихо, – запричитал Рыбка, успокаивая. – Ша, барышни! – произнес уже чуть более весело. – Из вас, я смотрю, пора добывать электричество. Давайте, для разрядочки… – все еще удерживаю Лиличку одной рукой за запястье, он наполняет бокалы. – Мы же цивильные люди! Только драки нам еще и не хватало! Мы же не…
Рыбка осекается, потому что из-за шторки нашего закутка вдруг появляется… ствол автомата. И утыкается прямо Рыбке в бок. Такого я и близко предположить не могла! Что это?! Милиция?! Бандиты-конкуренты?! Возле нашего столика вырастает пара человек в форме. Молодые, но безэмоциональные. С каменными лицами и пустыми взглядами. Лиличка мягко оседает в кресло. Рыбка медленно поднимает руки.
– Девчонка пойдет с нами! – сообщает один из гостей и указывает на меня жестким кивком. – Счастливо оставаться…
В панике оглядываюсь. Приплыли! Надеюсь, меня не сочли дорогим Рыбкиным гостем и не станут потом требовать с него за меня выкуп? Память услужливо подбрасывает какой-то фильм, в котором похитители каждый день отсрочки платежа отмечали отрезанным у жертвы пальцем… М-да уж, главное – в нужное время, в нужном месте… А двести грамм я, между прочим, еще не выпила!
– За перемирие? Пей, когда родная мать предлагает! Когда б еще такой нонсенс с тобой приключился! – маман старается казаться веселой, но я-то вижу, что родительница моя крайне насторожена. Ну еще бы! Представляю, что она там себе напридумывала, раз решила с помощью охранников-боевиков меня у Генки отбивать. А тут еще я со своими закидонами: вместо благодарности возмущаюсь и требую невмешательства. Тяжело маман дается ее роль родительницы. Тяжело ей. И со мной, и с самой собой, и с новыми, непонятными для нее правилами окружающего мира. И предложенный коньяк, между прочим, верное подтверждение маманского напряжения. Она общалась массой врачей, она убеждена, что мне не то что пить – даже жить вредно. Обычно маман страшно расстраивается, когда я тянусь к крепким напиткам.
– Александра Григорьевна! – я и не думаю сдавать позиции. – Уничтожить меня путем доведения до нервного срыва вам не удалось, так вы теперь напрямую травить взялись?