Русская красавица. Напоследок

Первым об этом, как о моей болезни, заговорил тот самый приятель-консультант. Нет-нет, упаси боже, я не распространялся… Не хвастался победами и не жаловался на собственную невменяемость. Просто он хорошо знал сию отрасль и обо всем догадался сам. Идиотский, унизительный разговор, чуть не окончившийся ссорой. Полное мое физическое и морально истощение… В результате, я дал слово, что немедленно прекращаю все это и собираюсь выздороветь. Удивительно, но расставаться оказалось легко – по мне оказывается, изначально было видно, что все это не надолго, и никто не воспринял мое предложение свернуть отношения, как личную трагедию. В отличие от своих женщин, я переживал разрыв очень тяжело. По нескольку раз еще возвращался к каждой, принося извинения, меля идиотски-горячее «нам надо поговорить!»… Я прекрасно понимал, как жалко выгляжу и оттого мне становилось себя еще жальче. Я, как человек, увлекшийся сильными наркотиками и не воспринимающий уже обычный никотин, «подсел» на крепкие эмоции и ощущал жизнь безрадостной в их отсутствие. А эмоции – штука сиюсекундная. За две неделю отношения с обеими моими подругами-любовницами тоже слегка притупились… И даже все эти разрывы-соединения, устраиваемые мною не надолго обострили ситуацию… Я был действительно беспросветно болен. Окончательно понял это, услышав свои слова как бы со стороны. Спустя две недели моего сумасшествия, я пришел к тому самому товарищу-консультанту. Сияя, как начищенные ботинки круглого идиота, я торжественно заявил: «Все! Поздравь, я справился. Отныне остался только с одной любовницей, окончательно прекратив этот разброд и шатанье!» «С которой?» – без особого энтузиазма поинтересовался виновник моего помешательства. Я приходил с подобным известием не в первый раз, поэтому его скептиз можно было понять. «С которой?» – без тени самоиронии переспросил я и честно ответил: «Ты о ней не знаешь, это из новых писем…» И вот тут, услышав эти свои слова и осознав их, я понял что все – караул… И запретил себе с кем-либо видеться. Совсем. Полегчало довольно быстро. Вчерашние деяния представлялись мне полным маразмом съехавшего с катушек стареющего ловеласа. Было и смешно, и стыдно, и… Да вот, пожалуй, прежде всего, стыдно. Я не мог так дальше жить. Все-таки я не был законченным негодяем. Признаться оказалось легко. Выяснилось, жена давно понимала, что твориться и терпеливо ждала, когда я не выдержу и откроюсь. Фактам она не удивилась, от подробностей попросила избавить. Еще несколько дней мы попытались жить так, будто ничего не было. Потом напряжение достигло апогеи. Между нами буквально звенел воздух. Она не могла заглушит в себе обиду, я – ощущение, что не имею права больше здесь жить. Разъехались. Разводимся. Сын уже взрослый, собаки – со мной… Вот так вот все глупо получилось… Главное – я не могу один, мне паршиво…»

Слушаю Алинку очень внимательно. Она – не актриса. Она не умеет передавать интонации и характерные словечки персонажа. Но почему-то ее рассказ от этого только выигрывает. Одновременно из гримасок и многозначительных пауз рассказчицы, я вижу Алинкины собственные оценки, и, при этом, хорошо представляя нашего Марика, знаю в каком месте его рассказа, какой тяжести раздавался вздох. Это как бы развивающее слушанье – достраивать картинку не по воле рассказчика, а исходя из собственного воображения.

– Ну, тут мне как-то совсем его жалко сделалось. А пожалеть – понимаю – значит унизить и смертельно обидеть. В общем, делаю тогда эдакую хитрую физиономию, подкалываю: «Да вы, оказывается, большой ловелас! К тому же – кокет. «Не могу один!» Вы же не один. Я же своими глазами десять минут назад видела… И вот тут он сразил меня наповал. «Да, – вздохнул, – Видела Это была моя жена. Извини, я вас не представил, не та ситуация. Вот такой сюр. Жить вместе не можем, но каждая встреча – по делам, разумеется, договариваемся говорить о делах! – оканчивается таким вот патологическим для людей с пятнадцатилетним стажем совместной жизни образом. Ох, до чего же все дурно и маразматично! Как я устал. Как хочу вернуться и забыть все, как дурной сон… Ан-нет. Есть вещи, которые, как ни крути, и мы не забудем, и нам не забудут. Тоооска!»

Вот такой он, наш невообразимо странный режиссер.

Лично мне эта история отчего-то показалась до крайности драматичной. Периодически даже посещаю мысли написать пьесу по мотивам и предложить к постановке. Но нет. Я-то тут при чем? Рано или поздно – я уверена – Марик напишет ее сам.

– София, пора! – приоткрывая дверь, Алинка отчаянно машет руками.

Так, это уже серьезно. Она-то зря панику поднимать не будет. Неужели так быстро промчалось время?

Наскоро одеваю уши и в припрыжку, метусь к сцене, весело повизгивая на ходу. И не надо ехидничать – вхождение в образ, дело святое. Скажите спасибо, что я не веду себя так в такси или на улицах!

* * *