Русская красавица

Я выпила полстаканчика водки, чтобы согреться, но рассказывать ничего не пожелала, да он и не настаивал, а, напротив, захмелел и сам пустился в историю, но сказал, что от продолжения карьеры поуберегся, оттого и остался жить, потому что всегда довольствовался малым и, слава богу, жизнь прожил не то что некоторые, которые высоко поднимались и больно падали, а он жил, ровно дышал и никогда не был обиженным человеком, и что, пока суд да дело, могу у него несколько деньков еще побыть, а уж потом, конечно, нужно сматывать удочки, такой у них пакт, а пока сиди и кушай, вон грибочки маринованные бери, специально открыл, он налил. – Выпьем! – он выпил и совсем закосел. Сволочь ты все-таки, – сказала я ему усталым голосом. – Это я сволочь? – оживился после водки дедуля. – Это они сволочи, они, родненькие, мерзавцы, хотя не нам, грешным, судить, но все-таки сволочи, ох, сволочи, хотя не совсем… Ну, выгнали – ну, подумаешь, с работы выгнали! Я, милая моя, их сразу спросил: что вы с ней собираетесь делать? – Так и так, отвечают, с работы уволим. – Это правильно, говорю, а дальше? – А они говорят: других намерений не имеем. Как, сомневаюсь, только выгоните? Да, отвечают, но вы нам тоже помогите, чтобы в Москве ее духа не было!.. Ну, тогда, отвечаю, помогу, гоните ее в шею ради светлой памяти Владимира Сергеевича, который мне однажды руку пожал в Колонном зале и которого с тех пор уважаю, а ее гоните, с работы гоните и из Москвы, нечего ей в Москве делать, гоните! А сам думаю: вот до чего дожили! Вредительницу с работы увольняют! – Дедуля пьяновато рассмеялся. – Увольняют и не трогают, как будто при Николае! Вот, думаю, дела, но все-таки не верил, грибочки открываю, а сам думаю: час-то поздний… Как то есть не трогают! – закричала я слабым, но дурным голосом. – Как не трогают! Из Москвы высылают! – Глупая! – хохочет дедуля и сверкает весело очками. – Разве это трогают? Это, Ирунь, несерьезный разговор! – машет он в мою сторону вилкой с наколотым на нее крепким грибком. – Это ты мне даже не говори!

Мы снова выпили, и оба уже тепленькие, и дедуля, сверкающий стеклами своих допотопных роговых очков, и я, немного уставшая от всей этой истории, но – подожди! – сказала я дедуле. – Я этому Виктору Харитонычу еще покажу! – Но дедуля не слышал, потому что он сам хотел говорить и вспоминать, а вспоминал он всегда одно и то же, как выполнил за смену норму ста пятидесяти негритянских землекопов, как попал после этого в больницу и не знал, куда вставить градусник, и он его раздавил под одеялом от большого смущения, и ловил руками лужицу ртути, и как однажды он положил мороженое в карман парусиновых брюк, когда с бабушкой они пошли в зоопарк, и как эскимо растаяло в кармане, а он не заметил – да как же ты не заметил?! – всегда удивлялась я, – а вот так, увлекся разными животными… а бабушка потом меня обругала. – Стервозная, что ли, была? – спрашивала я, потому что всегда не любила стервозных и истерических женщин, которые любят порядок наводить и сатанеют, стирая белье и гладя. – Всяко бывало, – уклончиво соглашался дедуля, но возвращался к событиям Колонного зала. – Я тебе вот что доложу, сказал дедуля, мне твой Владимир Сергеевич, честно сказать, не понравился, когда он мне руку жал как почетный гость. А не понравился, и все! – продолжал дедуля. – И я ему пожал руку без всякого удовольствия, хотя человек, конечно, незаурядный, и руку он мне первый протянул. – Ну, не понравился и не надо! – сказала я миролюбиво, ослабев от водки, потому что мы усидели бутылку, а я была с обморока, и мне было нехорошо, и мы с ним выпили за то, чтобы земля Владимиру Сергеевичу стала пухом, а я видела мужчин, в том числе и Виктора Харитоныча, в самом беззащитном состоянии, потому что проникла в историю через заднюю дверь, и мне всегда было интересно, что бы случилось, если бы я вдруг взяла и стиснула зубы. Но дедуля считал, что все они, знаменитости, горькие пьяницы и развратники, а разврат у него начинался с посещения ресторана, и искал этому подтверждения в моих словах, но я была немного выпившая и не стала спорить, и все-таки, сказал он, я отстал от современного времени и хотя все понял, когда тебя разоблачали, одного не понял: лесбиянка… Это что еще за новый ярлык на людей стали вешать?

Я не стала ему объяснять, отмахнулась: мол, тоже липа, поскорее ушла к себе. Дедуля не убедил. Я не хотела уезжать из Москвы! Я обожаю Москву!!! Я опрокинулась на кровать и заснула.

13

Мой мальчик стучит у меня под сердцем. Пульсирует. Я привыкаю к нему. Нотабене: подумать о гигроскопических пеленках, сосках-пустышках, английском тальке, наконец, о коляске!!! На днях на Тверском видела коляску из джинсовой ткани. Хочу такую! Когда-нибудь он всех вас к ногтю. Совсем нет времени писать. Вяжу одеяльце.